Ирина Константиновна, ваша книга ведь готовилась еще к вашему юбилею. Почему же вышла три года спустя? Ходили разговоры, что кто-то из сильных мира сего очень не хотел прочитать о себе правду…
- Книга действительно готовилась к моему юбилею. Я, естественно, ее не писала, не буду лукавить, потому что это не моя профессия и не мое дело. Я наговаривала ее спортивному литератору и журналисту Виталию Мелик-Карамову, который написал книги с Гарри Каспаровым Татьяной Тарасовой, Шамилем Тарпищевым. Он мастер литературной записи, и свою работу выполнил прекрасно. Но когда все было готово, то я сама испугалась, перечитывая сделанное. Мне показалось, что такое вообще не должно выходить, что я такая вся непоследовательная, перепрыгиваю с одного на другое… Не перестану говорить слова благодарности издательству, что так долго и терпеливо со мной возилось. Я не самый удобный автор, все хотят поскорей издать, а я наоборот просила: «Давайте подождем, давайте сейчас не будем, сейчас не то время». В конце концов, устав от моих отговорок, они книгу издали (улыбается). За что я им благодарна!
Меня многие спрашивают: «Для кого вы ее писали?» Конечно, для своих болельщиков, которые всегда были очень внимательны ко мне. В этом плане я баловень судьбы: столько лет прошло, а я до сих пор встречаю массу благодарностей, теплых взглядов и пожеланий! В книге я вспоминала то время, когда телевидение было единственным окном в мир. А уж тем более - фигурное катание! Это же особый вид спорта: если хоккей и футбол больше нравятся мужчинам, то фигурному катанию все возрасты покорны, наши поклонники - и мужчины, и женщины, и пожилые и молодые, и дети. Наш вид спорта многим открывал глаза не только в мир спорта: мы танцевали под музыку, которую не всегда можно было услышать в Советском Союзе, у нас были лучшие прически, костюмы, мы свободно перемещались по миру… Поэтому наш вид спорта был на особом счету.

Я написала эту книгу еще и в надежде, что когда-нибудь ее прочтут мои дети... Старший (Александру Зайцеву сейчас 34, он посвятил себя гончарному искусству. – Прим. «БалтИнфо») уже прочел, а младшая (Алене Миньковской – 26, ведет ТВ-программу «The Alyona Show» на российском англоязычном телеканале, живет в Вашингтоне. – Прим. «БалтИнфо»), надеюсь, еще полистает. Может быть, они будут чуть больше понимать, что в моей жизни было, и что вообще случилось, свершилось...
- Когда вы рассказываете о том, что вся страна переживала за Роднину и других чемпионов, то невольно вспоминаешь, как мы в советские годы разбирались в тонкостях фигурного катания, знали, что такое тройной тулуп, двойной риттбергер… А при нынешней системе судейский оценок все мы в одночасье стали профанами…
- Система принята, за систему заплатили большие деньги, и хотя бы несколько олимпийских циклов она должна отработать. Почему возникла эта система? Вы помните, это началось после Олимпийских игр в Солт Лейк Сити, чтобы исключить влияние конкретного судьи на результат… В наши годы тоже были правила, но всегда находились лидеры, спортсмены, которые влияли на изменение правил. Такие, как Белоусова и Протопопов, которые повлияли на отношение к парному катанию – они первые внесли дуэтное катание. Мы с Улановым, а потом Зайцевым, тоже внесли немало принципиально новых элементов. Но не секрет, что с парами из России и Советского Союза всегда боролись не только на льду, и наши сильные стороны стали потихонечку «прижимать». Особенно ярко это проявилось в противостоянии пары Бережная - Сихарулидзе с канадской парой… Хотя, по моим понятиям, никакого противостояния не было: наши технически были на голову сильней, а канадцы и в артистичности были просто «два обрубка»…
Реванш был взят еще и с помощью новой системы судейства, которую предложили именно канадцы. В итоге мы потеряли заинтересованного зрителя. Раньше каждый, узнавая оценки судей, думал: «Этой паре я бы поставил 5.8, а этой 6.0», сверял свои эмоции с оценками арбитров. Зрители считали, что они разбираются в фигурном катании, имеют свое мнение. Сейчас же итоговые суммы возникают из ниоткуда… А комментарии тележурналистов все больше напоминают пародию. С ученым видом знатока комментаторы вещают: «Это был элемент четвертого уровня, но его оценили на третий уровень, а если мы получим такую сумму баллов, то мы можем войти в призеры… Нашему спортсмену главное показать свой лучший суммарный результат, который был у фигуриста в этом сезоне…» Все понятно? Что такое «элемент четвертого уровня»? Почему его не оценили на четвертый уровень? Вопросы, вопросы, а ответов не жди. И зритель думает: «Что-то я не понимаю», а раз он не понимает, то уже становится неинтересно. Идет мощное отторжение телезрителей от фигурного катания, потому что нет понимания того, что происходит на льду и за кулисами.
- Зато теперь в фигурном катании появились рекордные суммы… Разве это плохо?
- Раньше было девять судей, из них выбирали пятерых, чтобы определить оценку. Сейчас сидит не понятно сколько сколько судей, и компьютер выбирает. Но! Там сидит один специалист, который говорит: «Вот этот элемент мы не ценим по четвертому уровню, а по третьему». То есть если раньше нужно было найти пять голосов, то теперь хватит одного специалиста, чтобы все испортить. Мы сейчас перешли на голый язык цифр, к тому же не объяснив зрителям, а нередко и специалистам, как надо действовать. Первые два года, когда эта система работала, я видела, что даже Елена Анатольевна Чайковская ходила на состязания с калькулятором. А мне по-прежнему кажется, что к фигурному катанию с калькулятором очень тяжело подходить.
- Ирина Константиновна, почему вы все дальше отходите от фигурного катания?
- Другими словами: почему я в Думе? Совершенно четко могу сказать, не потому, что мне нечего делать. В фигурное катание я не хочу возвращаться, объясню - почему… Я была очень счастливым и удачливым спортсменом, мне было очень интересно работать и как тренеру - пять лет в Советском Союзе, 12 лет в США. Но в какой-то момент я объелась этого фигурного катания, просто объелась – вы же не можете все время с утра есть одну и ту же овсяную кашу. А мне не хотелось терять моего трепетного отношения к фигурному катанию. Я хотела сохранить то, чем я жила долгие годы, что меня двигало, что мне давало силы…

И я совершенно сознательно стала работать в общественных организациях. Наша цель была - возрождать те традиции массового спорта, детского спорта, которые были в стране. В этих организациях участвуют великие фамилии – и Белов, и Третьяк, и Едешко. Получилось так, что олимпийские чемпионы стали поднимать вопрос о том, что у нас беда с массовым спортом, беда с будущим поколением. Но когда мы попробовали возрождать традиции, то поняли, что у нас не хватает нормативно-правовых актов, и представлять нас в Думе по большому счету некому, а если кто-то и представлял, то в искаженном свете. Поэтому мы сами пошли в Думу, к счастью, к олимпийским чемпионам в обществе сохранилось определенное доверие, потому что мы ничего не своровали, не украли, а все, чего добились – добились на глазах у всех своим колоссальным трудом и своей ответственностью.

Николай Вольский

— Ирина Константиновна, накануне Олимпиады-2014 в Сочи ваши прогнозы — скорее утешительные или?..
— Ох, прогнозы в спорте, как и в погоде, дело неблагодарное, особенно олимпийские: признанные лидеры частенько «горят», а побеждают те, от кого никто этого не ждал. Например, Алексей Урманов в Лиллехаммере — это был триумф, который больше не повторялся. Кстати, неправда, что дома стены помогают, — ни фига не помогают! Наоборот, дома от тебя все чего-то ждут, не можешь расслабиться. Боюсь, что сильный эмоциональный прессинг скажется на результатах российских спортсменов.
В парном катании надеюсь на хорошие результаты — много сильных пар, хорошая конкуренция внутри команды. В танцах мы отстали, ушли в эдакую «модельность» — красивые девушки в красивых платьях. А Канада, Америка пошли по другому пути — спортсменок они выбирают невысоких, более техничных, юрких. Девушки-одиночницы у нас есть хорошие, но это, как говорил Станислав Жук, кот в мешке. Психологически женщина лучше себя чувствует в паре, одной танцевать трудно. В мужском одиночном надеемся на Плющенко — пока замены нет, хотя неизвестно, насколько ему удастся восстановиться. Да, и у нас прекрасные тренеры, наши тренеры — лучшие няньки-мамки в мире.
— А книгой своей вы довольны?
— Книгу, скажу честно, наговаривала, не писала. Расшифровывал мой хороший знакомый, и, когда он дал почитать, мне стало страшно: разговорная речь, попросту треп, перескакивание с одной темы на другую… Долго не решалась дать согласие на публикацию, так долго, что в издательстве просто поставили меня перед фактом: мол, издаем.
Спрашивают, почему фотографий в книге так мало и только черно-белые. Многие уже не помнят, какое было время. Фотографий вообще было мало, и фотографы давали их мало, к тому же приходилось сначала делиться с Улановым, потом с Зайцевым… Да и телевидение тогда было черно-белым, такой меня запомнили тогдашние телезрители.
Зачем вообще писалась эта книга? Я все время спрашивала себя об этом. Мне очень понравилась в свое время книга Людмилы Гурченко «Мое взрослое детство»: раньше Гурченко меня смущала, я ее во многом не принимала, а после этой книги я ее поняла...
Думаю, прежде всего эта книга — для моих болельщиков и для моих детей. Сын Саша уже прочитал, надеюсь, и дочь прочтет. Почему мне так важно, чтобы прочитали дети? Они что-то поймут про меня, многие острые моменты, которые неизбежно между нами возникали, сгладятся. Да, сразу скажу — они оба ненавидят фигурное катание, в первую очередь потому, что оно отнимало у них… меня.
В Америке я работала тренером, с 5.45 до 21.30 стояла на коньках. Как-то взяла с собой Аленку, естественно, поставила ее на коньки, она каталась. А среди моих учеников в тот день оказалась девочка из ее класса. И Аленка страшно обиделась, что я этой девочке что-то показываю, а к ней, своей дочери, даже не подхожу.
— В Америке считают, что если школьник показывает высокие результаты в спорте, это здоровый человек с хорошими амбициями, к тому же он имеет начальное правовое образование, потому что спорт — это всегда правила. А у нас школьного спорта нет, и система образования работает на систему здравоохранения — дети выходят из школы больными. Я как-то сказала об этом Фурсенко, он обиделся…
Надо думать головой
— Вы много лет прожили в Америке. Можете сравнить отношение к спорту там и здесь?
— Сравнивать не надо, это ужасная российская черта — всё сравнивать. И потом, есть спорт высших достижений, есть массовый спорт, школьный спорт. Кстати, у нас почему-то говорят «физическая культура», так больше нигде не говорят. Физическая культура, по-моему, это гигиена, питание, психология. А физические упражнения, физические нагрузки — это спорт, просто спорт бывает разный. Что касается школьного спорта, дети — везде дети: они хотят, чтобы их любили, чтобы их хвалили, при этом не каждый ребенок мечтает о высоком результате. Школьный спорт в американской школе очень развит, я это знаю по собственным детям: Саша играл в хоккей, Алена в волейбол. Саша, идя в первый класс, сразу предупредил: «Хорошо учиться не буду» — и обещание свое сдержал (смеется). Здесь я могла хоть как-то следить за процессом, а в американской школе — нет, у меня никогда не было свободного английского. Но в Америке в школу он бежал с радостью и, из-за того что занимался спортом, получил довольно высокий выпускной балл, а это — возможность получить бесплатное образование.
— У нас принято считать, что спортсмены не отличаются высоким интеллектом...
— Чушь, дурак никогда не будет идти вперед. Чтобы добиться успехов в спорте, надо постоянно думать головой: знать свое тело, понимать его возможности — не так-то это просто.
Счастливых мало…
— В советское время нам внушали, что наши спортсмены побеждают, потому что любят советскую родину. Что, на самом деле спортсмены думали о родине — или все-таки о себе?
— У меня стимулы постоянно менялись. Из-за маленького роста всегда хотелось на что-то встать. Наверное, это и привело на пьедестал (смеется). Сначала я мечтала о нормативе мастера спорта — не удивляйтесь, на него было довольно трудно сдать, я сначала получила заслуженного мастера спорта, а потом уже стала мастером спорта. Первые наши победы защищали Жука, нашего тренера, от нападок. На чемпионат Европы в 1969 году мы поехали без тренера — его не пустили. Обыграли Белоусову и Протопопова совершенно случайно, никто этого не ожидал. После награждения никто из команды с нами не разговаривал, делали вид, что нас вообще нет, — не знали, как на нашу победу реагировать, и только когда пришла телеграмма от спорткомитета, стали поздравлять. Ну, выиграли — надо же доказывать, что это не случайность. Через какое-то время кататься с Улановым мне стало скучно, я чувствовала, что наша пара никак не развивается, даже собралась уходить из спорта. А потом появился Зайцев, к тому же он стал моим мужем, — у меня есть олимпийская медаль, должна же быть и у него! Потом от Жука ушли к Тарасовой, тоже надо было доказывать, что не зря…
Вообще мне всегда было интересно работать. Я ничем не пожертвовала, наоборот, все приобрела. Но таких счастливых спортсменов не много.
— Правда ли, что большой спорт стоит человеку здоровья?
— Да, конечно, и особенно фигурное катание — один из самых травматичных видов спорта. Гимнасты приземляются на обе ноги, а мы — на одну, идет постоянный перекос. Страдают колени, тазобедренные суставы, позвоночник. И после ухода из спорта, когда заканчиваются нагрузки на грани человеческих возможностей, только от тебя зависит, в какой ты будешь физической форме. Вот смотрю на своего бывшего мужа Сашу Зайцева — его фигуру я называю «девять месяцев постоянной беременности»... Я, конечно, занимаюсь, но мой врач говорит: «Только не надо преодолевать себя!» Я и не преодолеваю: бегаю, хожу. В нашем возрасте важнее всего кардионагрузки.
— Несколько лет на телевидении были популярны шоу с участием спортсменов-фигуристов и артистов. Как вы к этому относитесь?
— Сложно отношусь, но лучше это, чем то, что на НТВ показывают…

- Александр Георгиевич, давайте мысленно отправимся в те годы, когда вы были еще маленьким. Тогда самыми популярными видами спорта в стране были футбол, бокс, хоккей - еще не канадский, а русский... Как вы попали в фигурное катание?
- Мне, когда я был маленький, выбирать не приходилось. Никто меня не спрашивал, да и я особо не понимал, что я хочу. Мне было шесть лет, и отдать в фигурное катание меня решила моя мама. Это произошло в тот год, когда я впервые пошел в школу. Она, провожая меня в один из дней, познакомилась с женщиной, которая ей рассказала, что слышала по радио о наборе детей в школу фигурного катания. Так я вместе с моим одноклассником в этой школе и оказался. С этого началась моя спортивная судьба. Шло все, надо сказать, не совсем гладко. Это был год 1952-53, искусственных катков еще не было, и фигурным катанием занимались, только когда ударят холода и замерзнет лед. А все остальное время - хореография, ОФП... Вот так до морозов я и провел несколько месяцев, а потом объявили, что будет второй этап отбора. Будут смотреть на льду, у кого какие способности, кто может кататься, а кто нет. И я должен признаться, что этот отбор не прошел. До этого никогда на коньках я не стоял - разве что во дворе в луже, прежде чем пойти на этот отбор. Вот мои потенциальные способности никого и не впечатлили. И меня отсеяли. Мама по этому поводу переживала больше, чем я, и родители, чьих детей все-таки взяли, посоветовали ей: приведите Сашу и скажите, что он болел. Так она и сделала: привела меня, а я к тому времени уже чуть подучился кататься. Подъехал к той группе, которая должна была начать заниматься, меня спрашивают: что это тебя так давно не было видно, болел, что ли? Я покраснел, потому что врать еще не умел совсем, и кивнул головой. Так и остался в фигурном катании.

- Фигурное катание всегда считалось "девчачьим" видом спорта. Над вами во дворе не подшучивали?
- Да во дворе я, честно сказать, бывал очень немного. Больше скажу: с момента начала занятий фигурным катанием я возненавидел зиму, потому что мои друзья после школы шли во двор, а меня сажали обедать, а потом за руку в метро - и на каток. И так каждый день. Часов в семь вечера возвращался полусонный домой, и надо было делать уроки. Я садился за стол - и засыпал... И зиму я, откровенно говоря, не очень люблю до сих пор.
- Почему не бросили фигурное катание, если так не нравилось?
- Ну, не всем же детям нравится ходить в школу - но они в нее ходят... Так и здесь. Надо, значит, надо. А осознание того, что фигурное катание - это мое, пришло уже лет в 15-16, в возрасте, когда уже возникает желание, так скажем, выделиться, самоутвердиться. Я понял, что фигурное катание может помочь мне это сделать. Начал заниматься им гораздо более серьезно. Естественно, все для начала занимались одиночным катанием, это основа фигурного катания. Тех, кого считали не очень способными, отдавали в парное катание. Ну а те, кто совсем бездарные, шли в танцы на льду (улыбается). Я в итоге оказался в танцах.

- Даже в парном катании не задержались?
- Нет, два года им все-таки прозанимался. Даже могу похвастаться, что участвовал в одних соревнованиях с Людмилой Белоусовой и Олегом Протопоповым: наша школа относилась к "Локомотиву", а они были как раз членами этого спортивного общества. Прикоснулся к истории парного катания.
- Какое заняли место?
- Даже не помню (смеется). Думаю, был где-то ближе к самому концу турнирной таблицы. Мы не сошлись характерами с моей партнершей, и в результате мы расстались. И потом мой друг Сергей Широков, который занимался со мной в одной школе с детства и уже был в то время в танцах, он катался с известной в то время спортсменкой Надеждой Велле, предложил мне прийти посмотреть на их тренировку. Сказал: у нас сейчас тренера нет, что-то не получается, может, ты что подскажешь. Я засомневался, говорю: да что я понимаю в этих танцах? Но пришел. С коньками. Начал тоже кататься, что-то начал сам делать. Начало даже нравится. И в один прекрасный день мой тренер Ирина Никифорова говорит: давай-ка попробуем тебя в танцах? Я ответил, что не против. В то время в ЦСКА, где тренировались Людмила Пахомова и Виктор Рыжкин, приехала из Ленинграда девочка, звали ее Ирина Нечкина. Она безумно была влюблена в танцы, полна энтузиазма, и ей как раз искали партнера. Меня привели на смотрины, я очень боялся, что "забракуют", но подошел. Начали кататься с ней в паре, тренировались на одном льду с Пахомовой и Рыжкиным. Они нам помогали, периодически Мила вставала со мной в пару, чтобы что-то показать, а Виктор Иванович, соответственно, с Ирой. Потом они уехали надолго на соревнования: чемпионат Европы, чемпионат мира, а вскоре после того, как приехали, их пара распалась. И спустя некоторое время Людмила предложила мне кататься вместе с ней. Меня это предложение, конечно, несколько шокировало, но я старался особенно вида не подавать. Даже попросил возможности подумать до конца дня - все-таки у меня были обязательства перед Ирой Нечкиной. Но я, конечно, согласился.
Золотой желудь стал счастливым талисманом

- Вас не смущало тогда, что вы выступали не в олимпийском виде фигурного катания, или уже было известно, что скоро танцы вольются в олимпийскую семью?
- Нет, насколько я помню, тогда таких разговоров даже еще не было. Впервые об олимпийских перспективах танцев заговорили в 1968 году, когда МОК пригласил десять сильнейших пар мира на Олимпийские игры в Гренобле. Мы с Милой вошли в эту десятку, и там нам надо было продемонстрировать руководству МОК, что собственно танцы на льду из себя представляют.
- В тот момент уже вы были законодателями мод в танцах или еще правили бал англичане?
- Нет, мы только начали в тот момент наше восхождение. Это был только второй год наших выступлений на чемпионатах Европы и мира. В 1967 году у нас результаты были довольно скромные, а в 1968-м на чемпионате мира мы уже стали шестыми. А в 1969 году мы заняли третье место на чемпионате Европы и второе на чемпионате мира. Оставался всего год до начала нашего чемпионства.
- Вы не раз рассказывали о том, как ваш тренер Елена Анатольевна Чайковская предложила вам новаторские идеи, для того чтобы обыграть непобедимых в то время англичан. Легко их приняли или консервативное начало было сильно?
- Елена Анатольевна закончила ГИТИС, а Мила училась там. Мы были молодые, полные энтузиазма и желания, бурлили идеями... И мы прекрасно понимали, что бороться с англичанами их же оружием будет очень сложно. Даже чемпионы мира того времени Диана Таулер и Бернард Форд, англичане, стали выделяться тем, что отошли от традиционного английского стиля. Они впервые сделали программу под "сиртаки", чего раньше и представить было нельзя - все танцевали под фокстрот и танго. Поэтому, конечно, реальный путь наверх мы видели в создании чего-то нового. И оказалось, что мы были правы. Именно благодаря этому мы довольно-таки быстро пробились наверх.
- В то время в танцы на льду уже привлекали хореографов из балета?
- Нет, это был еще не тот период. Но образование и талант Елены Анатольевны помогли нам в плане идей, программ, которые мы создавали и демонстрировали, быть на высоте. Может быть, только в первый год наших выступлений с Людмилой мы еще были на одном уровне со всеми, а со второго года уже начали заявлять о себе в ином качестве, чем это было в традиционных танцах на льду.
- Когда вы таким образом начали уходить в отрыв, соперники пошли вслед за вами или не приняли ваш новый стиль?
- Многие остались на старых позициях. Но были и те, кто устремились за нами. В первую очередь я бы выделил американскую пару Джуди Швомейер/Джим Сладки. Очень талантливый дуэт, который пошел несколько иным путем. Мы их всегда считали опасными соперниками.
- Настолько опасными, что вы нервничали, боясь им проиграть, или все равно были уверены, что сильнее остальных?

- Поначалу было трудно. На чемпионате мира в Любляне в 1970 году, где мы впервые стали золотыми медалистами, была очень серьезная борьба. Даже драматичная: мы после обязательных танцев, занимая, как мы думали, первое место, ушли в гостиницу - и вечером узнали, что результаты пересчитали. Оказалось, что мы вторые. Устроили повторную жеребьевку стартовых номеров на произвольный танец. Между двумя видами соревнований у нас был день перерыва, и этот день, надо признаться, получился очень напряженным, потому что мы совсем не ожидали такого поворота событий. Вечером, чтобы снять волнение, пошли гулять по городу, потом заглянули в какое-то кафе попить кофе... И там я, помню, опустил глаза вниз и увидел что-то такое маленькое и блестящее. Поднял - а это оказался золотой желудь, знаете, который вешают на цепочку. Отдал его Миле, а она говорит: это нам на счастье. И на следующий день мы прокатали очень достойно наш произвольный танец, кстати, очень революционный по тем временам - и выиграли. Хотя председатель технического комитета по танцам на льду Лоуренс Демми после окончания соревнований собрал всех тренеров и раскритиковал нашу программу за то, что она была технически слишком сложной. Мол, танцам это пока не нужно, и мы перестарались и опередили время. Тем не менее, мы стали чемпионами мира, а маленький золотой желудь Мила надевала на все наши соревнования.
- И вы с этим желудем не проиграли ни одного турнира?
- Нет, проиграли на чемпионате Европы 1972 года брату и сестре Ангелике и Эрику Бук из Германии. Но это была очень странная история. Сами не поняли, почему проиграли. Катались хорошо, и претензий у нас к себе особых не было. Когда это произошло, безумно расстроились... Но, наверное, именно в этот момент пришло осознание того, что советскому спортсмену, для того чтобы быть первым, надо превосходить остальных не на одну, а на две головы. И тогда никаких проблем не будет. Эту мысль я и сегодня пытаюсь внушить нашим фигуристам: только в этом случае никакие судейские коллизии и нюансы, которые были, есть и будут, не помешают. И через полтора месяца мы взяли реванш, одержав более чем убедительную победу на чемпионате мира в канадском Калгари.
- Сейчас танцы и "подводные течения" - понятия неразделимые. Когда вы катались, эти "нюансы" в танцах уже появились?
- Скорее, это я в танцах появился (смеется), а "нюансы", мне кажется, существовали всегда. Там, где есть субъективное судейство, всегда будут споры, разговоры, подозрения...
- Вам никогда не было обидно за танцы? Действительно ведь, в одиночном и парном катании есть хотя бы прыжки, а танцы на льду, например, Алексей Николаевич Мишин в одном из интервью назвал "ярким, но пустым рюкзаком на спине фигурного катания".
- Ну, это Мишин погорячился, я как президент федерации с ним поговорю (смеется). Если серьезно, то танцы на льду из всех видов фигурного катания, не в обиду Алексею Николаевичу будет сказано, ближе всего к искусству. А найти какие-то абсолютно точные критерии в искусстве довольно сложно. При существовавшей раньше системе, хоть она была по-своему хороша и достаточно успешно работала, была одна оценка за сложность. А во вторую, которую называли по-разному, за артистизм или представление программы, входило такое огромное количество критериев, что для объективной их оценки в голове надо было иметь сверхмощный компьютер. Это и выбор музыки, и хореография, и постановка, и музыкальность, и интерпретация... И нужно было совместить все эти критерии в одну оценку. Допустим, постановка хорошая, но исполнили программу спортсмены не в музыку. Как вынести среднюю оценку? Поэтому, безусловно, старая система была субъективной. Сейчас, в новой системе, постарались все критерии разнести. Во второй оценке есть пять компонентов, которые оцениваются по отдельности. Но на самом деле их можно сделать и 20, и 30...
- Эту самую артистическую, субъективную сторону танцев на льду вам в себе пришлось развивать, когда вы начали кататься с Пахомовой?
- Да мне все пришлось в себе тогда развивать.
- Вы же, если не ошибаюсь, в тот момент были официально перворазрядником?
- Что-то в этом роде. Не успел получить в парном катании мастера спорта, поэтому на этом уровне и остался. Но дело не в этом. Конечно, положительно ответив на предложение Людмилы кататься вместе, я понимал, на что иду. Не знал в деталях, но представлял, что мне предстоит с собой сделать. Старался делать максимум. На первых порах катались мы с ней по 10 часов в день. Мы оказались вне какого-либо спортивного общества, Мила была студенткой ГИТИСа, а я - студентом Института физкультуры. У Института физкультуры был лед - два часа в день с утра пораньше на катке "Кристалл". Вот мы и приезжали к девяти, кажется, часам утра на "Кристалл", сначала катались на льду Института физкультуры, потом наступало чье-то еще время - к примеру, "Спартака", мы просились туда и катались еще два часа там. Перерыв на обед на час - и заканчивали где-то в восемь вечера. Так продолжалось месяца два-три. Потом за нас взялась Елена Анатольевна, мы стали динамовцами и поехали на сборы. Прекрасно помню, как на одном из этих сборов, в Нижнем Новгороде, после недели тренировок выхожу на лед - и иду как по стенке, двумя руками за борт держусь. Лена и Мила видят мое зеленое лицо - и тут же отправляют назад. Два-три дня дали отдыха, чтобы я пришел в себя. Вот так, по-другому нельзя. А что касается выразительности, в нашем маленьком коллективе, состоявшем из Елены Анатольевны, Милы и меня, царил такой дух творчества, что волей-неволей я автоматически им проникался. Особых усилий здесь над собой мне делать не приходилось. Все было ясно и понятно. Елена Анатольевна умела очень здорово объяснять, Мила, как студентка ГИТИСа, все ловила на лету и сама многое предлагала, ну а я в окружении двух прекрасных дам впитывал эту информацию чисто автоматически. И довольно быстро все это усваивал.
"Если хотите жить, на операцию"
- Перед тем как испытать миг олимпийского триумфа, вам пришлось выдержать очень сложное испытание...
- Да, у нас была мечта - выступить на Олимпийских играх и, учитывая, что мы в этот период были на вершине, еще и победить. Стать первыми олимпийскими чемпионами в танцах на льду. Мы окончательно узнали о том, что танцы будут представлены на Олимпиаде-1976 в Инсбруке, во время чемпионата Европы 1975 года. И вот после этого турнира, уже по дороге домой, со мной произошла довольно серьезная неприятность. Случился спонтанный пневмоторакс, это означает, что у меня был разрыв плевры легкого, и воздух попал в межплевральную полость. Но это стало известно только потом, а в тот момент я почувствовал, что со мной что-то не то, и сказал об этом Елене Анатольевне. Она в то время увлекалась лечением с помощью мумие и дала мне, наверное, килограмм этого мумия. Наверное, была права, потому что, судя по тому, что происходило со мной в последующие три дня, если бы не это мумие, мы бы с вами, возможно, сейчас уже не беседовали. Эти три дня я лежал дома, и мне никак не могли поставить диагноз. В конце третьего дня наконец-то выяснилось, что межплевральная полость начала заполняться не только воздухом, но еще и кровью. И я оказался на операционном столе. Благодаря мастерству Михаила Израилевича Перельмана, который оперировал меня в течение пяти или шести часов, мечту удалось спасти.
- Но передумали за это время, наверное, много...
- Помню, Михаил Израилевич, такой небольшого роста, делового вида человек, пришел ко мне в палату и сказал: молодой человек, нам с вами надо срочно делать операцию. Я не знал, кто это, отвечаю: какая еще операция? У меня чемпионат мира в Америке через полтора месяца! Он: так, молодой человек, у меня нет времени, еще две операции сегодня. Даю вам 15 минут, потом возвращаюсь, и вы мне говорите "да". Если хотите жить. Последняя фраза меня насторожила. Накануне мне еще кровь переливать пытались, как оказалось, я потерял два с половиной литра. Через секунду в дверь заглядывают Мила и Лена. И по их лицам я понимаю: надо соглашаться. Ладно, говорю, зовите. Зашел Михаил Израилевич, я ему: согласен. И все, тут же, без подготовки, на операционный стол.
- И сколько потом ушло времени на восстановление?
- После операции очнулся в реанимации, точнее, провел еще какое-то время в пограничном состоянии: то ли день, то ли ночь, то ли бодрствую, то ли сплю. Уколы же делают обезболивающие - и от них такой эффект. Помню, Мила со мной пытается разговаривать, даже читает что-то, я ничего не понимаю... В общем, когда я в очередной раз открыл глаза, то попросил, чтобы мне перестали делать эти дурацкие уколы. А то вообще не могу собой управлять. Через пару дней, опять же по моему требованию, перевели меня из реанимации в обычную палату. Там я сразу попытался поприседать, чтобы понять, на что еще гожусь. При этом параллельно меня продолжали таскать на пункции и прочие процедуры. В итоге в один из бессонных вечеров - спалось в больнице плохо - зашел к дежурному врачу. Он, если не ошибаюсь, был анестезиологом во время моей операции. Разговорились, и он меня спрашивает: зачем ты все эти упражнения пытаешься делать? Я говорю: ну как, у меня на следующий год Олимпийские игры, скоро чемпионат мира. Он на меня так посмотрел и отвечает: знаешь, не хочу тебя расстраивать, но после того, что с тобой произошло, ты через полгода еще только с авоськой за кефиром ходить будешь... Я расстроился, рассказал это на следующий день Миле, и она мне заявляет: ерунда, мы с тобой поедем на чемпионат мира. А до него оставалось недели три.
Выпустили меня через какое-то время из больницы опять же по моей настоятельной просьбе - и, должен добавить, благодаря вере в меня Михаила Израилевича Перельмана. Я тут же пошел на каток попробовать, что получится. А Мила в то же время пошла к председателю спорткомитета СССР Сергею Павловичу Павлову. Рассказала ему всю эту историю и заявила: нам просто необходимо поехать на чемпионат мира. А то Саша скиснет. Он согласился. Назначили день на "Кристалле", когда все врачи должны были смотреть, что со мной будет происходить на льду. А левая рука у меня выше плеча не поднималась, настолько ослабла и болела. В произвольном танце же у нас были моменты, когда партнерша под этой рукой должна была поворачиваться. Я Миле говорю: знаешь, ты сама эту руку поднимай и крутись под ней, другого выхода у нас нет. Так и откатались. Врачи посмотрели, общее мнение было: не пущать. Но Михаил Израилевич сказал: отпустить под мою ответственность. И мы полетели в Америку. Через месяц после операции. В Колорадо-Спрингз.
- Высокогорье.
- Высота больше 2000 метров. Приехали туда за день до чемпионата мира, в то время как остальные участники уже давно там проходили акклиматизацию. Решили посмотреть, что со мной будет происходить. На следующий день договорились покататься рядом с Колорадо-Спрингз на одном из катков спортивного комплекса военно-воздушной академии США, где высота еще метров на 300 выше. Попробовали прокатать произвольный танец. Я доехал до середины, а дальше понял, что сейчас умру. Объем легких после операции и так сократился вдвое, и высота почти 2500 метров. Вернулись в Колорадо-Спрингз. Кстати, ни соперники, ни другие тренеры не знали, что со мной произошло. Всем рассказывали, что у меня тяжелый грипп, поэтому, чтобы никто из спортсменов не увидел заклеенных швов, я переодевался в номере в гостинице. Ну а дальше стали решать. Выступать мы были готовы - обязательные танцы уж как-нибудь бы откатали, а к произвольному танцу я бы, может, и пришел в себя. Но руководство федерации приняло решение, что участвовать в чемпионате мира мы не будем. Только в показательных выступлениях. После чемпионата мы отправились со всеми спортсменами в турне по США, где я постепенно приходил в себя. А потом вернулись, поставили хороший произвольный танец - и технически, и по нагрузкам совершенно неординарный. И с ним вошли в олимпийский сезон. Вот и получилось: чтобы достичь цели, надо ее было выстрадать.
- Сама Олимпиада после таких испытаний предыдущего сезона далась проще?
- Я бы не сказал. Олимпийские игры - это нечто особенное. На чемпионате мира ты выступаешь за себя. А на Олимпиаде мы почувствовали дух команды, ответственность. И психологическое... Не хочу употреблять слово "давление", воздействие. Которое, безусловно, приходится учитывать. Плюс Олимпийские игры проходят раз в четыре года. Можно все эти четыре года готовиться - и потом в одно мгновение, в силу дурацкого стечения обстоятельств, какой-нибудь шпильки для волос на льду, упасть. И все четыре года окажутся потраченными напрасно. Поэтому я часто говорю: везение, удача имеют в спорте огромное значение.
- Вы на Олимпиаде четко знали: сделаем все хорошо и будем чемпионами или приходилось опасаться каких-то нюансов?
- Подготовка шла достаточно нервно. Оригинальный танец, который мы готовили в этом сезоне, был очень удачный, но на турнире "Нувель де Моску" я на одном повороте зацепился за ногу Милы и споткнулся. Не грохнулся, но на коленку присел. И это выбило нас немного из колеи. Потом мы это место, конечно, изменили. На чемпионате Европы мы поняли, что наш уровень готовности и наши новые танцы, подготовленные к олимпийскому сезону, позволяют нам всерьез рассчитывать на победу. Мы, правда, еще не видели наших североамериканских соперников Колин О'Коннор и Джима Милнса, которые стали серебряными призерами предолимпийского чемпионата мира вслед за Ириной Моисеевой и Андреем Миненковым. Того чемпионата, в котором мы не смогли принять участие. В итоге на Олимпиаде первые два места достались советским дуэтам, а третьими стали американцы.
- Момент, когда на Олимпиаде закончили произвольный танец, помните?
- Вообще мы катались на Олимпиаде, наверное, несколько сдержанно. Все же была боязнь совершить ошибку. Хотя потом, когда я просматривал видео, внешне выглядело все нормально. Но внутри напряжение было. Стремление максимально сконцентрироваться и не сделать что-то не так - и при этом желание показать все, на что способны. Так что, когда закончили произвольный танец и встали в финальную позу, то выдохнули, конечно.
- Роднина, когда стояла на пьедестале, плакала. А вы с какими эмоциями слушали гимн?
- Роднина плакала на своей третьей победной Олимпиаде, а у нас это была первая (смеется). На своей третьей Олимпиаде, может быть, и я бы заплакал. Наверное, смешанные чувства у меня были, фейерверк разных эмоций. Радость от того, что все получилось, что справились, что все закончились, радость от победы и того, что цель, к которой шли все эти годы, достигнута, и, конечно же, гордость, что звучит именно наш, советский гимн. И одновременно некоторая грусть. Как всегда в таких случаях бывает: эмоциональный спад и мысли - что дальше?
- Вы уже знали в тот момент, что уйдете из спорта?
- Безусловно, нет. Мы не только не думали об этом - это даже не входило в наши планы. Нельзя о таком думать, готовясь к своей главной победе. Должна быть максимальная мотивация во всем. Такие мысли надо было сразу же гнать, иначе ничего могло ничего не получиться. Решение пришло значительно позже.
- Праздновали бурно?
- Знаете, тот период как-то мне не запомнился. Еще на Олимпиаде, после того как закончились соревнования в танцах, ощущение эйфории продолжалось несколько дней, а потом наступила пустота. Уехали из Инсбрука на показательные выступления в Париж, вернулись домой и начали готовиться к чемпионату мира. Вот на этом чемпионате мира мы получили максимальное количество оценок 6,0 за всю карьеру - из 18 их было 16. И вот тогда, стоя на пьедестале, почувствовали: от шестой золотой медали чемпионата мира уже нет безумной радости. Особенно если вспомнить то, чего это все стоило.
Ford, Volvo, BMW...
- Ваша жизнь после олимпийской победы сильно изменилась?
- Если говорить о деньгах, то тогда все это было достаточно скромно. Но нам помогли улучшить наши жилищные условия: переехали из двухкомнатной квартиру в трехкомнатную. На улицах и так узнавали - фигурное катание было популярно, мы мелькали на телеэкранах. Да, и еще я смог купить себе машину, о которой мечтал. Автомобили всегда были моим хобби. Я всегда сам занимался их ремонтом, и для меня это было лучшей формой отдыха. Часть этой любви сохраняю до сих пор.
- Какую машину купили, если не секрет?
- Ford. Ездил после этого лет пять, наверное. Беда машин того времени в том, что они начинали через какое-то время гнить, что бы ты с ними ни делал. И неважно, советская это была машина или иномарка. Антикоррозийная защита практически отсутствовала. Чем-то мазал, но защитить это нормально не могло. Потом у меня был Volvo, следом BMW... Такое вот было увлечение.
- Всегда было интересно: в те времена вы могли общаться со спортсменами из других стран? Сейчас-то дружат все, в соцсетях переписываются.
- Ну, мы, конечно, не переписывались, но были нормальные, дружеские отношения. Те же брат и сестра Бук - абсолютно нормальные ребята. После того странного чемпионата, о котором я уже рассказал, они чуть ли не извиняться к нам тогда пришли. Дружили, встречались несколько раз в год, вместе ездили в турне с показательными выступлениями. Тогда после каждого чемпионата мира была такая практика. Если чемпионат мира в Европе, то поездка по Европе, если в США или Канаде, то по Северной Америке.
- Тур Коллинза появился только потом. А у вас была возможность уехать выступать за границу в шоу?
- Нереально.
- И предложений не было?
- История была такая: после чемпионата мира 1974 года в Мюнхене сидели мы с Милой на торжественном обеде с руководителем советской делегации Анной Ильиничной Синилкиной и владельцем балета "Холидей он Айс" Морисом Чалфином, который много раз приезжал в СССР и с Синилкиной был хорошо знаком. Зашла речь о том, кто кому сколько платит и предлагает. Так, ни к чему не обязывающий разговор. А Анна Ильинична возьми и спроси: а вот Пахомову с Горшковым вы бы взяли к себе в балет? Чалфин - человек деловой, шутки плохо понимает и отвечает: да! Готов платить 10 тысяч долларов в неделю. Для 1974 года, честно скажу, это было много. Сказал это г-н Чалфин - и на нас смотрит. Анна Ильинична поняла, что как-то надо выкручиваться, но нас выручил сидевший с нами Валентин Николаевич Писеев. Он сказал: вы знаете, это мало. Предложили бы тысяч 15, можно было бы разговаривать на эту тему. Г-н Чалфин обиделся, говорит: ну как же так, я никому таких денег не предлагал! В общем, на том и расстались. Но с нашей стороны, естественно, это была шутка. Не то что предложений не было, даже не думали мы об этом. Думали о том, чем будем заниматься здесь, у нас. В то время существовали три балета на льду и еще, кажется, цирк на льду. Все это нас совершенно не вдохновляло. Поэтому Мила решила стать тренером. Ну а поскольку два тренера в одной семье в одном виде фигурного катания - это слишком много, были перед глазами примеры, то я занялся административной работой. В декабре 1976 года нам организовали проводы, а уже в январе 1977 года я вышел на работу в Госкомспорт СССР.

Фигуристы Людмила Алексеевна Пахомова и Александр Георгиевич Горшков во время выбора музыки для новой произвольной композиции.
- Александр Георгиевич, разговаривать с вами - огромное удовольствие, но надо заканчивать, и напоследок я хотел спросить вот что: олимпийского чемпиона, шестикратного чемпиона мира, президента Федерации фигурного катания на коньках России на лед тянет? И если хоть иногда выходите, то твиззлик сделаете?
- Отвечаю по порядку. Как закончил кататься, тянуло на лед безумно. Потом прошло. Стал на лед выходить довольно редко. Эпизодами, если кто-то попросит, или стечение обстоятельств. А насчет твиззлика, двигательная память - она же на всю жизнь. Забыть здесь что-то довольно сложно. Другое дело, что эта память уже не подкреплена физическими возможностями. Поэтому выходишь на лед, пытаешься что-то сделать, но "оп", а нога-то и подогнулась. Приходится себя сдерживать. Но было бы побольше времени и поменьше лени, продолжал бы кататься.

А началось всё на Измайловский катке в Ленинграде, куда маленького Игоря привели родители, чтобы поправить здоровье. Первым его тренером стала Татьяна Ловейкина ( 1960 г.), с 1965 г. Игорь попал в группу Игоря Москвина.
И. Бобрин "Я пришел в фигурное катание довольно-таки поздно – в семь лет. Я, конечно же, поначалу не ставил перед собой задачи стать олимпийским чемпионом или чемпионом мира. Сначала для меня фигурное катание было симбиозом игры и спорта. Только по прошествии некоторого времени у меня возникла привязанность к этому виду спорта, желание чего-то достигнуть и кому-то что-то доказать на льду. Я очень благодарен своим родителям, которые почувствовали во мне какой-то талант и отдали в фигурное катание".

Говорят, Москвин сомневался в способностях своего подопечного и предположил, что Игорь Бобрин не добьется больших результатов. В связи с этим он отказался от дальнейшей совсместной работы.
Но сам Бобрин до сих пор с теплотой вспоминает тренера: «Работать не только ногами меня тоже научил Москвин. Не помню, чтобы Игорь Борисович злился из-за невыполненного элемента или из-за недостаточно отточенного движения. Его было невозможно даже сравнить с кем-то другим, настолько творческий дух царил на тренировках. Наше расставание происходило довольно болезненно. А если искренне сказать — трагично. Однажды в нескольких фразах он намекнул мне на то, что у него появились сомнения относительно моих возможностей добиться чего-то большего…».
На чемпионате СССР в 1972, 1974-76 занимал 3-е место. В 1976 году дебютировал на чемпионате мира, а в 1978 году стал чемпионом СССР и обладателем Кубка СССР в 1977 и 1979 гг.

В 1980 Бобрин году расстался с Москвиным и начал тренироваться у Юрия Овчинникова. Последние три года работал с этим тренером.
Но и тут были проблемы. Сопровождать спортсмена тренер не мог, ведь он был другом известного артиста балета Михаила Барышникова, который не вернулся однажды с гастролей по США. В связи с этим Михаил Овчинников считался невыездным, поэтому сопровождать чемпиона страны поручили Сергею Волкову (первому в СССР чемпиону мира по фигурному катанию среди мужчин-одиночников).
На зимних Олимпийских играх 1980 Бобрин занял 6-е место, американская публика была недовольна оценками судей. Фигуриста часто упрекали в излишней эмоциональности при исполнении, в эстетизме. Иногда даже снижали оценки, считая его программы не очень спортивными. А зрители любили Бобрина.
Наталья Бестемьянова, четырехкратная чемпионка мира, чемпионка Олимпийских игр по фигурному катанию, жена И. Бобрина: "За него всегда все очень переживали, так как он очень эмоциональный человек, и не очень стабилен в спорте. Поэтому, когда он выиграл свой единственный титул чемпиона Европы, мне кажется, праздновала вся страна".

Этим самым успешным годом в карьере Игоря Бобрина стал 1981 год. На чемпионате Европы он занял второе место в обязательных фигурах, в короткой программе «Подстреленная птица» неудачно выполнил каскад и был четвертым, но обыграл всех в произвольной программе (чисто исполнив пять разных тройных прыжков, в т.ч. тройной лутц и редкий в те годы тройной флип, целый ряд др.оригинальных элементов, вызвав восторг зала и длительную овацию по окончании программы, получив четыре оценки 5,9 за артистизм), что позволило ему стать чемпионом.

Надо сказать, что Бобрин одним из первых в мире овладел пятью разными тройными прыжками: лутйем, флипом, риттбергером, сальховым и тулупом.
После победы Игорю дали звание заслуженного мастера спорта. А затем вежливо попросили уйти, решили, что для новых побед Бобрин слишком стар. И в 1983 году он закончил спортивную карьеру.
Игорь Бобрин вошел в историю мирового фигурного катания ещё и как великолепный исполнитель своих показательных выступлений: «Гарсон», «Мушкетер», «Спящий ковбой», «Человек тысячи масок», «Парное катание» и др.

После ухода из большого спорта Игорь закончил режиссерский факультет ГИТИСа. В это же время питерский режиссер Игорь Шадхан предложил ему главную роль в фильме-балете "Принц и нищий".
Три года был солистом ледового ансамбля «Все звезды»
В 1986 году был приглашен в ГИТИС в качестве преподавателя на кафедру хореографии (отделение балетмейстеров фигурного катания).
В этом же 1986 году Игорь Бобрин создал Театр ледовых миниатюр и стал его художественным руководителем.

Под его руководством в театре были созданы ткие спектакли, как «Немое кино», «Фауст. ХХ век», «Распутин. Постфактум», «Авантюра», «Талисман», «Мы любим классику», «Алиса в стране чудес», «Танго нашей жизни», «Маугли», «Ромео и Джульетта», «Щелкунчик», «Звуки джунглей», «Золушка», «Мэри Поппинс», «Снежная королева», «Лебединое озеро», «Белоснежка и семь гномов», "Чарли Чаплин".

"Большой на льду" - так окрестили парижане Театр ледовых миниатюр, созданный Бобриным.
На одном из представлений Игорю, по его признанию, сделали лучший комплимент в его жизни. Игорь Бобрин: "Один из зрителей пришел в раздевалку и сказал: "Извините, что я пришел к вам в джинсах".

Следует упомянуть, что Игорь Бобрин также работал в качестве хореографа и постановщика программ с венгерской фигуристкой Кристиной Чако, а также с российскими спортсменами Ириной Слуцкой, Еленой Бережной и Антоном Сихарулидзе.
В 2001 году совместно с Натальей Бестемьяновой и Игорем Бобриным выпустил книгу «Пара, в которой трое» – о личной жизни, спортивной карьере, проектах «Танцы на льду» и «Звездный лед» и их участниках.
В 2006 году Игорь Бобрин устроил в Москве грандиозное шоу в честь 20-летия Театра ледовых миниатюр, которым руководит с самого основания.

А свой Юбилей легенда отечественного фигурного катания отметит спектаклем «СОЧИнение 6,0», который пройдет 16 ноября в Балашихе.
Игорь Бобрин о своём театре "Сейчас в репертуаре нашего Театра ледовых миниатюр, которым я руковожу с момента его основания в 1986 году, более 15 спектаклей. Нам есть что показать зрителям. Почетными гостями этого праздника будут Татьяна Навка и Роман Костомаров, Алексей Ягудин, Татьяна Тотьмянина и Максим Маринин, Елена Бережная, Ирина Слуцкая. Со всеми этими людьми мне посчастливилось сотрудничать в разное время на льду и вне его. Также ко мне в гости придут артисты российской эстрады Лариса Долина, Юлия Ковальчук. Я буду очень рад видеть на своем дне рождения Тамару Москвину, великого тренера из Санкт-Петербурга, и трехкратную олимпийскую чемпионку Ирину Роднину"

Как сон, феерия - огня скольженье.
Чудесной радуги сверканье линий!..
В лавине звуков, шуме искажений
Звучит тревога скрипкой Паганини.
Стремительно взлетает вверх рука.
Со стоном муки лопаются струны...
А музыка, соединив века,
Опять летит вперёд по нити лунной.
На льду, как небо, голубом и нежном,
В движениях рождается поэма:
Прыжок и - взлёт, рывок, и - неизбежность
Конца... Замкнулось на спирали время.
Последний отзвук в воздухе исчез.
Последний жест...
Последний взгляд лучистый...,
И словно бы очнувшись от чудес,
Зал рукоплещет гению артиста.

Автор
angelina

Я помню собственное недоумение, когда впервые увидел его на льду. Низкорослый человечек с большой яйцевидной головой и узкими плечами ребенка, кудлатый, кривоватый, в больших черных ботинках и в черном костюме, который без единой морщинки обтягивал его тщедушное тело, он выглядел странно и даже жалко на всемирном спортивном конкурсе фигуристов-красавцев. Он был немногим выше бортика, и его курносое лицо с высоким лбом казалось лицом человека, пережившего болезнь. Но все это только до того момента, когда он, хладнокровно выждав паузу и разогнав себя внезапно сильными движениями ног, не выехал на середину льда и не начал программу. Мгновенно набрав скорость, он тут же, без предисловий, открыл огонь, то есть зарядил серию прыжков. Он взлетал на пару метров, словно весил не 60 кг, а 60 граммов, и закручивался в воздухе с дикой скоростью, так что в глазах мелькали его белые кисти рук, вжатые в черную ткань. Он выпускал прыжки как очередь из пулемета, так-так-так, один за другим, этот заморыш и кузнечик. Рот зрителя открывался сам собой и оставался в таком состоянии до конца его прыжкового бенефиса.
В детстве Скотт Хамильтон болел полиомиелитом, к которому прибавился еще целый ворох тяжелых заболеваний. Счастьем было то, что врачи спасли его, а приемные родители выходили. Этот мальчик с непропорционально большой головой и недоразвитым телом был обречен на отсталость по всем направлениям: в спорте, в учебе, в жизни. Но как бы не так! Он встал на коньки, научился кататься и начал прыгать. У него был дар прыжка, он прыгал из любых позиций, не готовясь, не собираясь с силами и мыслями, как это делали другие спортсмены, которые, заходя на прыжок, брали секундную паузу для сосредоточения. И в этой паузе всегда чувствовалась тревога перед рискованным предприятием. А Скотт Хамильтон взлетал без секунды промедления и приземлялся с абсолютной надежностью. Дело даже не в том, что он никогда не падал, дело в том, что, глядя на его высотные отточенные прыжки, — вы понимали, что он не может упасть.
На Олимпийских играх 1980 года в Лейк-Плэсиде тщедушный Скотт Хамильтон нес большой флаг Америки. Это само по себе уже было наградой его мужеству и упорству. Но он не нуждался в снисхождении, ему нужны были не скидки на болезнь, а победы. Скотт Хамильтон, инвалид из палаты неизлечимых, маленький страдалец с задержками в росте, с дефектами генов и костей, в 1980—1983 годах трижды подряд выиграл чемпионат мира. После победы на Олимпийских играх в Сараеве он еще раз выиграл чемпионат мира, словно спрашивая на прощание нас всех: «Вы поняли? Вы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОНЯЛИ?»
Мы поняли, но он, и уйдя из спорта, продолжал настаивать на своем, тем более что жизнь давала ему для этого все возможности. Как будто полиомиелита в детстве было мало, в средние годы жизни он заболел раком — и победил рак. С юности считалось, что он слишком хрупкий, чтобы иметь семью, но он женился, и у него родились дети. Он продюсировал ледовые шоу и выступал на ТВ, и вся Америка знала, кто этот невысокий, улыбчивый, лысый человек. Он шаг за шагом отвоевывал у боли и болезни не просто жизнь, а нормальную, яркую, во всех смыслах успешную жизнь, этот маленький Скотт Хамильтон. И в придачу еще написал книгу под названием «Как быть счастливым» (имея все основания быть несчастным).
В его программах на льду никогда не было ничего, кроме нарастающего темпа и прыжков. Там, где другие делали пассы руками, он прыгал. Там, где другие подпускали лирику, он прыгал. Он не стремился быть художественным явлением, не работал над артистизмом, не восхищал плавными жестами рук или изысканными позами, позаимствованными из классического балета, не заказывал у модельеров яркие эффектные наряды — он просто выходил на лед в своем незамысловатом костюмчике, несся с нарастающей скоростью и прыгал раз за разом, прыгал, сколько хватало времени, прыгал с наслаждением и азартом, а иногда, для разнообразия, вдруг закручивал свое худенькое тело во вращениях так, словно ввинчивал его с сумасшедшей скоростью в жидкий, плотный, начинающий гореть воздух. И публика вставала.

- Артур, часто говорят, что Олимпиада – соревнование непредсказуемое, на котором может случиться все что угодно. Для вас, человека, который выиграл две Олимпиады и почти выиграл третью, остались таинства в этом заветном для всех спортсменов слове – или вы знаете все?
- Все нельзя знать по определению. Но то, что Олимпийские игры – совершенно другие соревнования, которые отличаются от всех остальных, и от чемпионатов мира в том числе, это факт. К ним должен быть другой психологический подход. На Олимпиаде присутствуют другие виды спорта. А мы не привыкли соревноваться в обычной жизни в таких условиях. Приезжаем на чемпионат мира или Европы – там только фигуристы, тренеры, специалисты, судьи... А здесь вокруг и хоккеисты, и прыгуны с трамплина, и кого только нет. Большое давление руководства – все ждут результата, все ждут успеха. И эта атмосфера не похожа ни на что. Поэтому Олимпийские игры требуют концентрации и умения отключаться. И ни одна Олимпиада на другую не похожа. Олимпиады все разные – условия разные, страны разные. Единственное, что одинаково – олимпийский год всегда сложный, особенно для лидеров. Постоянно появляются какие-то травмы, болезни – все из-за того, что ты пытаешься все сделать лучше. Плюс Олимпийские игры не вписываются в график. Они стоят между чемпионатом Европы и чемпионатом мира. И график подготовки к Олимпиаде другой. В общем, нюансов много, их нужно всегда учитывать. Но самое главное вот в чем: на Олимпийских играх нужно кататься чисто. Могут быть мелкие недочеты, но нельзя допускать грубых ошибок. И это очень сильно давит. Чемпионат Европы повторится, чемпионат мира повторится – а Олимпийские игры у тебя будут, может быть, одни. И от этой мысли надо постараться отключиться. Ты должен быть нацелен не на результат, а на свою привычную работу. Сознание должно быть расщепленное, почти как шизофрения – надо проговаривать все команды так, как ты делал бы в простой жизни. Это сложно, для этого нужен опыт и наставник. Но если ты с этим справляешься – другой серьезной сложности нет.
- Отвлекающий фактор, о котором вы говорите, может быть позитивным моментом? Поболтал с хоккеистом, поболтал с конькобежцем – и напряжение снято...
- Перед стартом – нет, нехорошо. Все равно ты расходуешь нервную энергию. А выхлестываться эмоционально нельзя. Ты отдаешь часть энергии на непривычное общение, и ничем хорошим это обычно не заканчивается. Конечно, есть люди, которым все равно, общаются они с кем-то или нет. Но это редкость.
- А для вас что было самое сложное?
- Самое сложное для меня – когда ты понимаешь, что тренироваться уже нельзя. Уже поздно, уже ничего не изменить. В какой ты кондиции есть – в той кондиции и будешь выступать. И тебе надо именно в этом состоянии сделать все максимально хорошо. Не пытаться выпрыгнуть из штанов – а удержать тот уровень, на котором ты находишься.
- И как вы справлялись с этим фактором? Помощь тренера?
- У всех свой подход. Тренер, безусловно, влияет, но у кого-то контакт с тренером больше, а у кого-то меньше, кто-то более самостоятельно готовится. Универсального рецепта не существует. Я же старался сделать так – чтобы мы, пара, понимали четко, что делаем, какие задачи решаем, какие команды проговариваем. Часто говорю, например, спортсменам: нельзя делать пустых прыжков на тренировках. Что это значит? Ну вот, едет человек и делает тройной прыжок. Просто ему было удобно – он его взял и сделал. Никакой команды при этом он себе не дал. Умеет его он его делать – вот он его и сделал. Должна же быть команда на каждом прыжке. Потому что на соревнованиях меняется свет, меняются зрители, меняется эмоциональная атмосфера, даже лед меняется – он везде разный может быть. И привычные ощущения уходят. А команда остается. Своя собственная, которую ты выработал. Вот над этими командами и надо работать. Ты сам с собой должен научиться разговаривать. Это как константа.
- Свои первые шаги в фигурном катании вы делали в Норильске. Откуда там вообще взялась секция этого вида спорта?
- Туда раньше приезжали тренеры – зарабатывать деньги. Известные в том числе. Жанна Громова, тренировавшая Ирину Слуцкую, например, приезжала. В том числе приехали и мои первые тренеры – оба из Свердловска. От них зависело очень много. Если бы не они – я бы ничего не добился. Тренер – человек номер один на этапе обучения.
- Попали случайно в фигурное катание?
- Бабушка с дедушкой очень хотели, чтобы я туда попал. Вот и отдали. Но параллельно я еще занимался гимнастикой, борьбой, хоккеем – много чем. Там был каток – переход – манеж – переход – бассейн. Холодно же на улице.
- И в какой момент выбор сделали в пользу фигурного катания?
- Лет в 13. Мне стало интересно у моего тренера. Сейчас однозначно могу это сказать. Если бы не тренер - я бы закончил со спортом, ну или занимался бы хоккеем или дзюдо.
- На каком уровне интересно - упражнений, психологических приемов, разговоров?
- Всего вместе. Упражнения, знания, понимание целей и задач. Настоящий тренер, наставник. В любом деле нужен такой наставник, без этого никак.
- Но все-таки, что он сказал? Что вы будете олимпийским чемпионом?
- Нет. Мы занимались спортом - ходили в зал, качались, били груши, работали со штангой, играли в футбол. Это была разносторонняя подготовка. Мне было интересно в этой группе. Мы были не просто фигуристами, а спортсменами. Сейчас происходит некое сужение специфики - а раньше мы занимались и другими видами, и тренер все это поощрял.
- Помните момент, когда начали мечтать о покорении высот в фигурном катании?
- Да такого момента, наверное, не было. Мне просто было очень интересно. Интересны были прыжки, я был неплохим одиночником для того времени. Потом, значительно позже, пришло уважение и понимание хореографии. Лет в 15 это пришло. Раньше занимался хореографией, конечно, но мне это было до лампочки.
- Да просто понимания не было. А красивые движения как таковые есть и в тех видах спорта, о которых вы сказали. Красивый гол в футболе, красивый прием в борьбе, красивая обводка в хоккее. Я, кстати, и в хоккей хорошо играл. Так что это такие же части красоты, как музыка.
- В Ленинград как попали?
- Тренер направил, когда мне исполнилось 16 лет. И у меня там родственники были. Поехал в одиночное катание, потому что я прыгал все тройные прыжки. Но попал в группу парного катания, я был высокий, подходил для этого вида.
- Сразу согласились сменить спецификацию?
- Сначала сомневался. Но мне было интересно. Я увидел, как пары серьезно и профессионально работают, и мне захотелось работать так же. И повезло опять же с первым тренером парного катания, это был Сергей Владимирович Доброскоков. Сейчас он работает в Москве, а тогда я провел с ним два года.
- Многие одиночники не хотят переходить в парное катание, потому что там и лавры на двоих делятся, и зависишь ты не только от себя. Вас эти моменты не смущали?
- Я об этом не думал. Мне сам процесс, сам вид нравился. Интересно было учиться чему-то новому, хотелось расти. А о медалях я тогда не думал - но, конечно, старался делать все лучше, чем другие.
- Можно назвать это вашим кредо?
- Да. Моя цель - не выигрывать, а делать лучше, чем другие.
- Вам легко удавалось находить общий язык с партнершами?
- Нет, это всегда был сложный процесс. С первой партнершей, Викой Троицкой, поначалу было хорошо, мы довольно интересные вещи делали, но у нее был лишний вес, и это надо было понимать, иметь терпение, бороться с депрессией, с какими-то другими вещами. Это как в семейной жизни - требует внимания, работы и желания. Катался я с ней полтора года, потом она ушла в шорт-трек и, кстати, стала бронзовым призером Олимпийских игр 1992 года. Потом была Наташа Мишкутенок - она была человек спокойный, даже немножко флегматичный, но очень гибкая, мягкая, все, что выучивала, делала надежно. Но выучивала долго, такая специфика была. А Оксана Казакова, наоборот, учила все быстро, но у нее были колебания - она более взрывная, эмоциональная. Более выразительная. С Наташей мне, например, приходилось часть хореографии в плане подачи и выразительности брать на себя. А Оксане я спокойно отдавал в этом плане пальму первенства, брал на себя другие задачи. Интересно, в общем, было.
- Первые впечатления от Тамары Николаевны Москвиной помните?
- Безусловно, это профессиональная работа. В отношении ко всему. Я еще, помню, думал: надо же, они так серьезно обо всем думают, так серьезно все воспринимают. Мне казалось все это полуигрой - а они серьезно подходили даже к мелочам. Что бы ты ни делал, ты должен был делать это классно.
- А как не от тренера, а от человека?
- Она умеет общаться и находит нужные слова. И я скажу так: не знаю таких людей, кто, поработав с ней, не отдавал бы дань уважения ее упорству и настойчивости в достижении целей. Но она никогда не была диктатором в прямом смысле этого слова. Каким был Станислав Жук, например. Что я сказал - то и будет. Шаг влево, шаг вправо - пойдешь в армию. А Москвина умела давить - но прислушивалась, когда нужно было, к ученикам. Где-то настаивала, но умела находить подход и действовала другими методами. Ее уникальная способность - она умела тренировать две-три пары, и между ними не было вообще никаких распрей. Она все пары держала отдельно, не смешивая информацию, где и что происходит.
- Часто же бывают ситуации, когда фигуристы в таких случаях жалуются, что им достается меньше внимания, чем другим.
- Нет, Москвина всегда очень четко всех разделяла. И потом, Тамара Николаевна к этому процессу относится как к обычной работе. У нее процесс не творческий был в том понимании, что сегодня так, а завтра эдак. Нет, это постоянная системная работа.
- Конфликты с ней у вас были?
- Вообще никогда. Говорю это искренне и честно. Один раз у нас с ней был серьезный спор - не конфликт, а именно спор. Перед Олимпийскими играми 1994 года летом мы ставили произвольную программу, и она очень хотела поставить нам "Лебединое озеро". Видимо, выстрадала она эту идею и очень хотела ее реализовать. Принесла музыку, стала ставить. Но я вижу - не получается. Наташа не того размера, не той формы... Москвина говорит: ты вытянешь. Но я настаиваю: нельзя, понимаете, нельзя это делать. Уперлись оба. Две недели каждый отстаивал свою позицию. Потом она мне говорит: ладно, неси свою музыку, покажи, что ты хочешь. Я принес музыку, прокатал программу без партнерши, как идею ей показал. Она говорит: вы не успеете это сделать. Это было начало июля, олимпийский сезон. Я сказал: успеем. Помню, мы ходили к озеру Балтимор в Колорадо-Спрингз, и она чуть не плакала, говорила: поверь мне, давайте "Лебединое". Но я сказал: нет - и все. И в итоге мы катали ту программу, которую предложил я. Довольно-таки успешно. Но еще раз повторю, это было отстаивание своих позиций, но не конфликт.
- Чья заслуга в том, что обходились без них?
- Думаю, совместная. Одностороннего процесса никогда не бывает. Надо уметь прощать. И тренеру ученика - не все, конечно, вещи, но многие. И спортсмену тренера.

***

- Хотел сначала спросить про Олимпиаду 1992 года, но раз вы вспомнили про Лиллехаммер: многие говорили, что решение объявить победителями Екатерину Гордееву и Сергея Гринькова было спорным. Сейчас, с высоты тех лет, что прошли после Олимпийских игр 1994 года, скажите - кто выиграл?
- Я считаю, что правильное решение было принято. Они более стабильно выступали в том, олимпийском, сезоне. Ну да, может быть, мы чуть лучше прокатали произвольную программу... Но не это определяет олимпийского чемпиона, а целый комплекс - стиля катания, массы других вещей. Я ни капли не жалею, что так произошло.
- Сергей ушел из жизни в 1995 году... В разговорах с Катей вы хоть раз возвращались к теме той Олимпиады?
- Никогда. Это история. То есть, конечно, у нас были прекрасные отношения и с Сережей, и с Катей. И сейчас я часто приезжаю к Кате в гости, она живет с Ильей Куликом, мы много общаемся. Но вспоминать, кого тогда на какое место поставили, какой смысл?
- К Олимпийским играм 1994 года вернулись многие профессионалы - Брайан Бойтано, Катарина Витт, Виктор Петренко, те же Гордеева с Гриньковым. И вы с Натальей Мишкутенок. Почему?
- Мы не так долго катались на высоком уровне, чтобы не воспользоваться такой возможностью. Сколько у нас было титулов? Выиграли чемпионат мира в 1991 году. В 1992 году выиграли чемпионаты мира, Европы и Олимпийские игры. И все. Силы, форма, желание, здоровье выступить на Олимпиаде 1994 году у нас были - вот и вернулись. Разве что Наташе было тяжело - она была в раздумьях, сомневалась некоторое время, надо это делать или не надо. Но потом мотивация появилась, и я считаю, мы очень успешно работали перед Лиллехаммером.
- На второй Олимпиаде было тяжелее, чем на первой? Ведь там вам пришлось соперничать с Гордеевой и Гриньковым, а в Альбервиле два года назад - нет.
- На первой Олимпиаде было тяжелее. На второй мы четко понимали, что мы делаем. А на первой не хватало знаний, умения... Только догадывались. И атмосфера была такая, странная, так скажем. Команда без флага, без гимна. Конечно, на отношениях между людьми никак это не сказывалось, но все равно не очень приятно.
- Было ли волнение в Альбервиле? И как удавалось его контролировать?
- Волнение, безусловно, присутствовало и должно присутствовать. Надо просто его контролировать. Каким образом - здесь целый комплекс мер. И настрой, и слово тренера, и много чего еще. Одного какого-то решающего фактора нет. Это в прыжках с трамплина ты можешь готовиться-готовиться, а потом порыв ветра возьмет и отнесет тебя на десять метров вперед или назад. В фигурном катании такого нет.
- Что касается слова тренера - оно действительно так важно?
- Кому как. Есть спортсмены, для кого очень важно. Есть те, кто вообще не слышит, что говорит тренер. Спросишь потом: что я тебе сказал? "Не помню". А мне лично было без разницы. Мне просто надо было самому знать, что я буду делать. И не терять концентрацию. Ты должен четко знать, что делаешь в данную секунду, в каждый момент.
- После Лиллехаммера можно было уйти опять в профессионалы. А вы остались...
- Можно было, да. Наташа не хотела дальше кататься. Она сказала: хочу учиться, хочу уехать в Америку. У нее были свои жизненные планы. Я предложил ей подумать два месяца. Подумали. Она пришла и сказала: я все решила, кататься больше не буду. Можешь искать партнершу. Мы выпили шампанского, принесли цветы Тамаре Николаевне, сказали спасибо. Она уехала - а я через пару недель начал искать партнершу.
- И нашли Оксану Казакову...
- Я ее знал и раньше, безусловно. Вообще я попробовал кататься с пятью партнершами, если честно - включая Оксану. Не буду говорить, с кем именно.
- Слышал, что среди них была и Екатерина Гордеева. Это правда?
- Такое предложение было - кататься с ней. Не от Кати, а от сторонних, так скажем, людей. Но оно изначально для меня не имело правильного значения, поэтому даже не рассматривалось. Так что с ней я не пробовал кататься.
- Почему выбрали Оксану?
- Потому что у нее было колоссальное желание расти и добиваться успехов. И она еще была обучаемая. Есть спортсмены, которые что-то умеют и ничего менять не хотят. Шаг влево, шаг вправо для них невозможны. А у Оксаны было желание исправлять какие-то вещи, учить что-то новое. Это было очень важно.
- Характерами сошлись?
- Она очень взрывной, эмоциональный человек. Могла вспылить. Но на наших отношениях это никак не сказывалось. И в тренировочном процессе не мешало - даже, я бы сказал, помогало. Она была боец. Ее можно было с полуслова завести что-то сделать. А есть спортсмены, которых месяц будешь просить - будут ездить кругами и ничего не делать.
- Как развивалось ваше сотрудничество - по нарастающей?
- Как и у всех пар - с перепадами. В первый год все интересно, очень сильная мотивация. На нюансы не обращаешь внимания. А на второй год эти нюансы вдруг начинают играть большую роль. Огрехи, которые раньше казались незаметными, мешают идти дальше. Приходится возвращаться к пройденному, их переделывать - и это очень сильно мешает.
- В вашем случае этот кризис второго года был очень серьезным?
- Нет, просто роста у нас во второй год не было. Опять же, как и у большинства пар. Во второй год не обязательно должен быть провал - прогресса нет. Пары держатся на ровном уровне, плюс-минус. Но этот год нужен все равно - для скатывания, для четкого осознания того, что ты делаешь.
- Когда начинали кататься с Оксаной, сразу ставили перед собой цель выиграть Олимпиаду 1998 года?
- У Оксаны точно такая цель сразу была. А я ей не стал в этом мешать (улыбается).
- Параллельно в группе Москвиной подрастали Елена Бережная и Антон Сихарулидзе. Конкуренция с ними вас подстегивала?
- Оксану, скорее, подстегивала, я так считаю. А я Бережную и Сихарулидзе тренировал, помогал Тамаре Николаевне.
- ???
- Вот так бывает. Очень много работал с ними, помогал, подсказывал. Конечно, перед самыми Олимпийскими играми нам уже надо было держаться отдельно. Но даже в олимпийский сезон работал с ними много. Где-то до октября.
- Как они тогда к вам относились - как к тренеру или как к сопернику?
- По-разному бывало. Лена Бережная не верила, что это возможно, хотя и понимала, что это ей нужно. Антон Сихарулидзе хорошо относился к моей с ними работе. Я не думаю, что он это очень сильно ценил. Но мне это нужно было делать - и это понимали все, и я, и Лена с Антоном, и Тамара Николаевна. Если я не передам свой опыт другим, то кто его передаст? Им же дальше надо было идти после Нагано.
- Вы, насколько я знаю, и когда катались с Натальей Мишкутенок, много помогали Москвиной и с хореографией, и с костюмами, и с другими вещами.
- Да, так и было. Можно сказать, сначала был ее ассистентом, потом партнером.
- Это не лишало ваши отношения субординации "тренер - ученик"?
- В таких случаях все зависит от конкретных людей, и я четко эту субординацию выдерживал. Уважительное отношение к тренеру - это номер один. И вообще в любых случаях для любых спортсменов это главное. Если ты пришел тренироваться и не уважаешь своего тренера, то какого ты тогда отношения ждешь к себе? Для меня на протяжении всей карьеры тренер был человеком номер один. Да, я мог поспорить с тренером - но это никогда не было на грани какого-то хамства или грубости.
- А Москвина вас воспринимала как ассистента или ученика?
- Я не думаю, что она сильно задумывалась над этим, потому что у нее были свои сложности - и с Леной, и с Антоном, и с Оксаной. Там были и нервные срывы, и попытки уйти к другому тренеру... Поэтому я старался дополнительных проблем ей не приносить.
- Победа в Нагано для вас стала драматичной?
- Для меня нет. Для Бережной и Сихарулидзе, я думаю, была драма - как нормальные спортсмены они хотели выигрывать. И были близки к этому. Если бы не допустили ошибки - могли бы выиграть. Потому что многие считали, что они более достойны победы. Нет, по катанию-то все было, конечно, без вариантов. Но теоретически они могли стать олимпийскими чемпионами.
- В ранге двукратного олимпийского чемпиона появилось ощущение того, что в своей спортивной карьере вы уже всего достигли?
- Я четко понимал, что дальше кататься уже точно не буду. Хотя Оксана меня просила продолжить. Но надо было давать дорогу другим. И потом это колоссальные физические и эмоциональные затраты. Нельзя было себя опустошать в ноль - надо было уйти, когда еще оставался какой-то запас. Понимаете, занимать на Олимпийских играх пятое, десятое место - это одно. А постоянно работать на пике - совсем другое. Это очень большие затраты.
- Тем не менее вы не ушли из фигурного катания, а остались в профессионалах. Мотивация выигрывать, получается, осталась?
- Скорее, мотивация зарабатывать деньги. Творчество, конечно, тоже было, но творчество за деньги.
- После Олимпиады в Нагано вы довольно долго жили в Америке, а потом вернулись в Россию. Почему?
- Просто потому что не хотел там жить. Я там по контракту работал шесть лет, до этого 15 лет ездил каждый год - по два-три-четыре месяца. Но оставаться там не хотел. И мыслей таких в жизни не было.
- Не понравилось?
- Понравилось. Но мне и во Франции понравилось, и в Германии, и в Швеции, и в Японии. А жить хочу в России.
- То, что тренером станете, всегда знали?
- Всегда. Уже когда помогал Москвиной, знал.
- Готовились с тех пор к будущей тренерской деятельности - записывали секреты?
- Записывать что-то было бы неплохо, конечно, но дело в том, что на высоком уровне стандартные планы не работают впрямую. На низком работают, а на высоком постоянно что-то приходится корректировать. Долгосрочные, я имею в виду, планы. Спланируешь работу на два месяца вперед - и тут начинается: заболел, температура, ногу подвернул. Нагрузку надо корректировать, что-то еще менять. Так что никогда такие планы не работают.
- Импровизация?
- Нет, профессионализм. Знать, как в разных ситуациях регулировать нагрузку. Это очень сложный, вдумчивый процесс, требующий опыта, умения и анализа.
- До того как приехать в Москву полтора года назад, вы довольно долго работали вместе с Москвиной. Почему решили прекратить сотрудничество?
- Не было спортсменов. Все очень просто. Зачем нужен тренер, если нет спортсменов? Приехал в Москву, начал работать с Натальей Евгеньевной Павловой.
- С Павловой сложнее, чем с Москвиной?
- Они совершенно разные, сравнивать их нельзя. И потом, Тамару Николаевну я знаю очень много лет, с 1984 года. Наталью Евгеньевну тоже давно, я, кстати, работал с ней некоторое время, когда с Оксаной начинал кататься. В течение нескольких месяцев. Но такого опыта совместной работы с Павловой, как с Москвиной, у меня, конечно, нет.
- Еще приходится притираться?
- Да. Это процесс, который требует подстройки.
- Как тренер вы уже достаточно опытный. Учиться еще чему-то приходится?
- Постоянно. Задача хорошего тренера - все время брать лучшее у других и сделать еще лучше самому.

— Предлагаю поиграть в города. Буду называть место, а вы, Ирина Константиновна, рассказывать, что у вас с ним связано.
— Давайте попробуем. Начинайте.
— Москва, парк Прямикова, год 1954-й…
— Да-да, был такой революционер, не скажу, чем именно прославился, но его имя дали парку, где меня впервые поставили на коньки. Мы жили в 1-м Гончарном переулке, а на другой стороне Таганской площади за универмагом «Звездочка», который сохранился до сих пор, располагался парк. Хотя слишком громко сказано: парк. Маленький сквер! Иногда проезжаю мимо на машине, и голова автоматически поворачивается в том направлении…
— Сердце не екает?
— Честно? Нет. Впрочем, однажды все же попросила водителя остановиться, зашла. Захотелось взглянуть, многое ли внутри изменилось. Я ведь любила парк не за каток, а за прекрасную детскую площадку, на которой стоял игрушечный трамвайчик. В нем разрешалось крутить ручки, сидеть в кабине вагоновожатого, звонить в колокольчик… Увы, трамвая не обнаружила. Построили новые горки, качели, но не осталось того, что напомнило бы мне детство. Впрочем, в парк Прямикова я ходила недолго и через короткое время перебралась в расположенный двумя троллейбусными остановками далее парк имени Жданова. Сейчас его переименовали в Таганский. Там уже была секция фигурного катания. С одной стороны парк граничил с райкомом КПСС, а с другой — с Покровским женским монастырем, который закрыли в двадцатые годы прошлого века. Собственно, парк и разбили на месте бывшего монастырского кладбища, сменив могильные плиты и надгробья на гипсовых девушек с веслом… В той секции я занималась года два или три, пока не перешла в другую, находившуюся в Марьиной Роще. Ох уж эта вечная езда на автобусе номер 24! Садилась на Таганке и ехала, ехала… Казалось, дорога никогда не закончится, хотя, понятно, тогда никто и в страшном сне не мог вообразить сегодняшних пробок, дороги были практически свободны. Сначала меня отвозила мама, потом стала ездить сама. От долгой тряски в автобусе нередко становилось не по себе, начиналось головокружение, тошнота. Выходила на остановке, чтобы чуть отдышаться, и продолжала путь. Так — в несколько приемов. Не езда, а мучение! И позже не любила вращения в фигурном катании, от них сразу ухудшалось физическое состояние. До рвоты…
— Слабый вестибулярный аппарат?
— Дело в другом. Это из-за желудка. Если его долго и упорно взбалтывать, всякое может случиться. По крайней мере, в моем случае. Что поделать, укачивает человека… Но продолжим экскурсию по Москве полувековой давности. В 61-м году на Ленинградке построили Ледовый дворец ЦСКА, равного которому не было в стране. Группу фигуристов набирал чемпион СССР Лев Михайлов, и меня тоже взяли. Зимой мы катались на Песчаной улице, лед заливался на площадках под открытым небом. Когда становилось теплее, перебирались под крышу. Сначала я тренировалась у чешской пары Соня и Милан Валун, а после Олимпиады 1964 года из Ленинграда переехал Станислав Жук. Первое время ему было совершенно не до нас: пара Татьяна Жук — Александр Гаврилов, которую тренировал Станислав Алексеевич, распалась, и он срочно готовил программу для Тани, своей сестры, и ее нового партнера Александра Горелика. Через год те стали бронзовыми призерами чемпионатов мира и Европы, Жук наконец-то смог уделить внимание и нам, занялся командой.
— Вы уже выступали вместе с Улановым?
— Нет-нет! Соня и Милан еще в 63-м пробовали определить меня в пару — как самую легкую среди армейских фигуристок, я даже участвовала в командном чемпионате Советского Союза, но большую часть времени все-таки продолжала кататься с одиночницами. Жук окончательно решил, что мне пора выступать с партнером, и поставил к Алексею Уланову. Дебютировали мы в декабре 1966 года на международном турнире «Московские коньки».
— А в 69-м стали чемпионами Европы. Гармиш-Партенкирхен — следующая наша остановка. Точнее, ваша, Ирина Константиновна.
— Тогда уж не остановка, а взлет. Но вы сделали резкий скачок во времени. Надо отмотать на год назад и вспомнить шведский Вестерос. Это мой первый чемпионат Европы. После короткой программы мы с Лешей шли третьими, оба дико испугались собственной наглости, напортачили в произвольной и благополучно откатились на пятое место, пропустив вперед не только Белоусову с Протопоповым, но и Москвину с Мишиным. В итоге пролетели мимо Олимпиады 68-го года, поскольку заранее было известно, что третьей советской парой в Гренобль поедут Жук и Горелик. Задним числом понимаю: на тех Играх нам вряд ли что-нибудь светило, мы еще не набрались опыта и почти наверняка погорели бы. Но тогда я очень огорчилась, не попав на главный старт четырехлетия. Хотя воспоминания о Вестеросе у меня все равно остались самые светлые. Все дни, пока проходил чемпионат Европы, не покидало чувство, будто я в сказке. Это же был мой первый выезд за границу. Мы летели из Москвы в Стокгольм, и всю дорогу, пока не начали снижаться, я смотрела в иллюминатор, надеясь увидеть вспаханную контрольно-следовую полосу, отделяющую Советский Союз от остального мира... Разумеется, с высоты восьми тысяч метров ничего не заметила, главное потрясение ждало меня на земле. Вестерос — городок небольшой даже по шведским меркам, но каким же красивым он показался! Шла вторая неделя января, с улиц еще не убрали рождественскую и новогоднюю иллюминацию, почти в каждом окне стояли зажженные электрические свечи, пирамидки, елочки, и я завороженно смотрела на это волшебство. Как вы догадываетесь, потом много где побывала, разные красоты повидала, но картинка зимнего Вестероса до сих пор стоит перед глазами.
— Практически первая любовь.
— Можно и так сказать… А в Гармише все вышло по-другому. Вроде бы и городок курортный, и место очень симпатичное, немецкие Альпы, но настроение оказалось иным. Может, виной тому, что мы приехали без тренера и чувствовали себя весьма неуютно, неуверенно. Жука не выпустили в Германию, Протопопов жестко поставил условие: или он, или Жук со своими воспитанниками. Руководство спорткомитета прислушалось к мнению двукратного олимпийского чемпиона. Все-таки мы с Улановым считались лишь третьим номером команды, а тут признанный авторитет… Знаете, люди разными путями идут к победе. С Жуком тогда вели нечестную борьбу. В январе 69-го, в день открытия чемпионата СССР в Ленинграде, по итогам которого решалось, кто поедет на мир и Европу, в газете «Известия» появилась разоблачительная статья, где подробно рассказывалось, какой же нехороший Жук. Мол, и деспот он, и хам... В принципе во многом это соответствовало действительности, Станислава Алексеевича нельзя назвать гением педагогики и мастером такта, но слишком уж вовремя вышла публикация. Под ней стояли подписи коллег Жука, ведущих отечественных тренеров — Чайковской, Москвина, Плинера… Словом, на чемпионат континента в Гармиш-Партенкирхен мы ехали в весьма вздрюченном состоянии. С другой стороны, может, это и помогло нам мобилизоваться, настроиться на должный соревновательный лад. После короткой программы, как и годом ранее, мы с Улановым шли третьими, и в голове у меня пульсировала единственная мысль: лишь бы опять не свалиться на пятое место… И вот откатали произвольную, сидим, ждем. А тогда баллы подсчитывали по сложной системе, компьютеров не было, поэтому подведение результатов занимало немало времени. После окончания соревнований ставили два-три показательных номера, чтобы зрители на трибунах и у телеэкранов не заскучали. В тот раз пауза показалась мне невыносимо долгой. И вот объявляют: чемпионами Европы стали Роднина и Уланов. Я ушам не поверила. Шок!
— Расплакались?
— Да я вообще не плакса по жизни! Единственный раз не сдержалась в Лейк-Плэсиде в 1980 году.
— Зато весь мир увидел и запомнил слезу Родниной на пьедестале.
— Это же финал моей спортивной карьеры, а мы сейчас говорим о ее начале. С чего мне было плакать в Гармише? Тогда впервые в истории советские пары заняли все призовые места. Следом за нами расположились Белоусова с Протопоповым и Москвина с Мишиным.
— Поздравили они вас?
— Нет. И не только они, вообще никто! После награждения нас сразу повели на пресс-конференцию, потом мы вернулись в раздевалку. В Гармише дворец спорта старый, построенный еще к Олимпиаде 1936 года, там не было отдельных женских и мужских раздевалок, выделяли одну на всю команду. И вот мы заходим радостные, возбужденные, я тащу в охапке мягкие игрушки и мешок с шоколадками, которыми меня задарили зрители и журналисты, а в комнате висит мертвая тишина. Как в полночь на кладбище! Никто не смотрит в нашу сторону — ни две проигравшие пары, ни руководство советской делегации. Мы с Улановым даже переодеваться не стали, коньки сбросили, куртки поверх танцевальных костюмов накинули и — ноги в руки, скорее бежать. Жутко гнетущая атмосфера! Белоусова с Протопоповым переживали из-за поражения, начальники не могли предугадать реакцию Москвы на победу дебютантов, на которых никто не ставил. По сути, нас поприветствовали лишь немцы — хозяева отеля, где остановилась сборная СССР. Они встретили с букетом цветов на пороге гостиницы. Мы с Лешей поблагодарили и без сил разбрелись по номерам. На завтраке игра в молчанку продолжилась. Опять все вели себя так, словно накануне кто-то помер. И лишь в середине дня из Москвы пришла поздравительная телеграмма, в которой сообщалось, что нам с Улановым присвоены звания заслуженных мастеров спорта. В принципе в ту пору за победу на Евро такие высокие звания не давали, но председатель Спорткомитета СССР Сергей Павлов сказал: «Раз обыграли двукратных олимпийских чемпионов, значит, заслужили!» В итоге я стала ЗМС раньше, чем выполнила норматив мастера спорта…
— Агрессивная среда вас не подавляла, а наоборот — заводила, подхлестывала?
— Так и есть. Прекрасно помню, как впервые сошлись лицом к лицу с Белоусовой и Протопоповым. Это случилось в 68-м все в том же Вестеросе. До того нам не доводилось тренироваться одновременно, а тут шведы предоставили лед всей сборной Советского Союза сразу. Мы с Улановым начали раскатку, на другой половине площадки кружили Людмила Евгеньевна с Олегом Алексеевичем. Поначалу все шло нормально, а потом они принялись откровенно мешать, вставлять палки в колеса. У нас в программе был так называемый прыжок с затяжкой, требовавший длинного разбега. Этот элемент считался особым шиком. Модная фишка, как сказали бы сейчас. И вот разгоняемся, вылетаем, чтобы после приземления начать крутить обороты, а развернуться-то негде. Белоусова с Протопоповым кружат, словно вдвоем на площадке. Мы кричим: подвиньтесь на пару метров в сторону! Это нормально, так принято в фигурном катании, все друг друга предупреждают, чтобы ненароком не зашибить коллег. А тут — никакой реакции. Ноль! Естественно, мы останавливаемся. Нельзя же сбивать лидеров сборной. Подъезжаем к Жуку. Тот орет благим матом: хоть умри, но элемент исполни! Ладно, заходим на второй круг. Картина повторяется: стоят, не шелохнувшись, не собираются отходить! Леша прыгает первым, летит криво, косо, лишь бы избежать столкновения. Жук опять нам навесил, больше прежнего. В третий раз разбегаемся, Белоусова с Протопоповым опять оказываются на пути. Я понимаю, что сейчас сделает с нами Станислав Алексеевич, лечу прямо, никуда не сворачивая, и в воздухе натыкаюсь на Олега, который и не думал освобождать пространство. Я хоть и маленькая, но за счет скорости приложилась крепко, Протопопов буквально впечатался в бортик. Начался дикий скандал. Крики, вопли! Поскольку после Евро сборная ехала на Олимпиаду, Жук получил в Москве втык по полной программе, ну и нам, конечно, попало. Дескать, надо уважать старших…
— А как же «молодым везде у нас дорога»?
— Но не в олимпийском году… Правда, в 69-м история с боданием на льду получила продолжение. Мы первыми стали исполнять сложные комбинации прыжков, и на тренировке в Гармише отрабатывали технику, а чемпионы в это время в центре площадки занимались любимым делом — крутили тодесы. Ежкин нос! Раз объехали их, ну два, ну три, потом мне надоело. Говорю Уланову: «Все, больше не останавливаюсь. Достали!» Прыгаю шпагат так, что Протопопов едва успевает увернуться, иду на двойной тулуп, выполняя каскад уже не параллельно с Лешей, а целенаправленно гоняюсь за Олегом Алексеевичем. Так мы стали затирать их уже на тренировках — скоростью, количеством и сложностью элементов… Никогда и никому я не мешала умышленно, если только в лицо не хамили. Вот такие вещи прощать нельзя! Пару раз пропустишь, потом на голову сядут. Лишь однажды я сознательно задирала всех на тренировке. Это было в 76-м году на Олимпиаде в Инсбруке. Вышла на разминку перед короткой программой, а внутри пустота, драйва нет. С таким настроением выступать нельзя, ничего хорошего не получится. И я стала себя заводить. Как бы случайно не дала прыгнуть одной паре из ГДР, потом оказалась на пути у второй… Немцы разозлились, и я ощутила, что уровень адреналина в крови повышается… Все, больше таким образом ни разу не согрешила.
— Вы заговорили про Инсбрук, проскочив Саппоро-72, первую вашу Олимпиаду.
— Считала, это будут мои первые и последние Игры. Естественно, хотелось пройти их на отлично, и, естественно, были сплошные накладки и проблемы. Мы оказались не в лучшей форме технически и физически. Да и морально. Наши отношения с Улановым исчерпали себя, дело стремительно шло к финалу. Словом, все складывалось плохо.
— Победили на морально-волевых?
— Абсолютно! Сцепив зубы. Катались далеко не идеально, допустили ошибки и в короткой программе, и в произвольной. Разъедающая изнутри червоточина должна была себя проявить, вот она и вылезла на поверхность в самый неподходящий момент…
— Перед поездкой в Японию вы ведь сильно переболели?
— Еще в конце 1970 года у меня начались проблемы с кровью. В СССР тогда гуляла холера, и всем выезжавшим за рубеж в обязательном порядке делали прививку. Мы полетели на открытие нового дворца спорта в Бухаресте, на льду было жутко холодно, и я простудилась. Ну а прививка дала осложнение… Тело покрылось красными точками, при любом прикосновении появлялся огромный синяк. Короче говоря, в крови пропали тромбоциты.
— И долго это продолжалось?
— До сих пор. Уже не столь активно, тем не менее… Это, увы, навсегда…. А пик пришелся на 71-й год. Нормальный показатель тромбоцитов — от трехсот тысяч и выше. Если цифра падала ниже шестидесяти тысяч, меня отстраняли от тренировок. Не могла заниматься, сил не оставалось. Помню впечатления от первого похода в институт переливания крови. Испытание для психики! Идешь по коридору, а навстречу плывут, словно в замедленном кино, бледные тени с синими губами… Смотришь и думаешь: «Боже, неужели и со мной может произойти такое?» Врачи не знали, от чего и чем меня лечить, практически не давали медикаментов, но каждое утро я сдавала анализ на кровотечение. Ходила, как на работу. Замеряли, сколько времени кровь сочится из ранки… Скоро все пальцы были исколоты, но результаты не улучшались, поэтому консилиум решил сделать мне грудную пункцию. Я сидела в очереди перед кабинетом и с замиранием сердца прислушивалась к стонам, доносившимся из-за двери. Это походило на средневековую пытку… Когда я уже встала, чтобы идти на экзекуцию, прибежала лечащий врач и сказала, что пункция отменяется: в крови появились тромбоциты… Тем не менее к Олимпиаде я готовилась через силу, каталась в Саппоро средне, хотя и понимала, что заслужила золотую медаль годами упорной работы.
— Зато в Инсбруке уверенно взяли свое?
— Тоже не обошлось без ошибки. Саша Зайцев, с которым мы начали работать в 1972 году, немножко сдрейфил, сорвал прыжок в произвольной программе. И все равно даже мысль не возникала, что можем проиграть. С нами и рядом никого не было.
— Через четыре года в Лейк-Плэсиде получилось по-другому…
— Да, это песня!
— Лебединая.
— Я головой, мозгами шла к этой Олимпиаде. Ни молодостью, ни силой превзойти соперников не могла, оставалось задавить их авторитетом, опытом. Двенадцать лет подряд я побеждала, и, конечно же, это раздражало. И моя манера катания принципиально не поменялась. К слову, этого боюсь с Женей Плющенко. Он может замечательно подготовиться к Сочи, чисто выступить, но, не исключаю, публика и судьи устали от него психологически. Как ни крути, четвертая Олимпиада! Всегда хочется новизны… Так было у меня в Лейк-Плэсиде. Кожей чувствовала немой вопрос: господи, ну когда ты уже уйдешь?! Даже Эмир Кустурица, с которым мы познакомились несколько лет назад, сказал: «Ира, мне нравилось твое катание, но злили твои постоянные победы». Кроме того, в 80-м американцы мечтали, что на домашней Олимпиаде выиграют Бабилония и Гарднер, которые годом ранее стали чемпионами мира, пока я отсутствовала из-за рождения ребенка. Однако Тай и Рэнди сломались на предстартовой разминке, отказались выступать, сославшись на травму. Подозреваю, это был психологический срыв. Не раз наблюдала подобное на соревнованиях. Бабилония и Гарднер не справились с давлением со стороны прессы, болельщиков, собственного тренера… Мне даже было немного жаль ребят, люди они симпатичные. Поначалу публика на трибунах сидела как в воду опущенная. Но когда мы откатали короткую программу, зрители повскакивали с мест и радостно нас приветствовали. За две минуты десятитысячный зал был сражен — без всяких лозунгов и громких речей. Это при условии, что отношение к советским спортсменам тогда оставляло желать лучшего. Достаточно сказать, что американцы отказались принимать самолет «Аэрофлота» с нашей командой, мы совершили посадку в Канаде. А за день до открытия Игр на сессии МОК обсуждался вопрос о том, чтобы отобрать у Москвы право проведения летней Олимпиады из-за ввода войск в Афганистан. Если бы решение приняли, мы бы развернулись и улетели в Москву, не остались бы ни в каком Лейк-Плэсиде. До последнего момента никто не знал, выйдем на старт или нет. Вот в такой атмосфере пришлось соревноваться…
— Поэтому и расплакались после победы?
— Понимала: это конец спортивной биографии, заключительный аккорд жизненного этапа, давшегося мне очень-очень дорого. Стояла на пьедестале и прощалась…
— Но и на гражданке вам не сразу удалось найти себя, Ирина Константиновна…
— Оказалось даже хуже, чем ожидала. После развода с Сашей Зайцевым меня сначала поклевывали, а потом принялись откровенно жрать. Как она могла: бросить мужа-чемпиона и выйти за еврея Миньковского? Виданное ли дело?! Созывали партсобрания, обсуждали аморальное поведение коммунистки Родниной... Закончилось тем, что я приехала в ЦК КПСС и пригрозила положить партбилет на стол, если не прекратят травлю. Пообещала и медали с орденами принести. В таких ситуациях компромиссов не признаю, до конца стою на своем…
— В итоге в 1990-м вместе с Леонидом Миньковским и детьми вы уехали в американский Лейк-Эрроухед…
— Я ведь не эмигрировала, а отправилась работать по контракту. Толчком для меня стал случившийся годом ранее отъезд в клуб Национальной хоккейной лиги капитана сборной СССР Вячеслава Фетисова. Слава наглядно показал: за свои права можно и нужно бороться, продемонстрировал всем, что мы не рабы, а свободные люди. Я же помню, как, впервые увидев лозунг «Выше знамя советского спорта», спросила Жука: «Выше чего?» Он ответил: «Молчи, Роднина. Больно умная!» Когда в 90-м американцы предложили контракт, подписала его на два года. Я же не думала, что Союз развалится, это абсолютно не входило в мои планы… Помню шок, который испытала, увидев, как красный флаг с серпом и молотом опускается над Кремлем. Сюжет крутили по всем телеканалам, из-за океана это смотрелось особенно трагично… Нет, я не жалею о годах, проведенных в Америке. Много полезного узнала, по-другому стала относиться к профессии. В Штатах ведь никому нельзя сказать, что у человека нет способностей к катанию или он не подходит по возрасту. Деньги заплачены — тренируй!
— В Россию вы вернулись в 2000-м, а спустя пять лет попытались возглавить национальный олимпийский комитет. Правда, неудачно…
— Это была не моя личная инициатива, мы шли командой. Министром спорта стал Вячеслав Фетисов, которому не надо рассказывать, как устроен этот мир, он прекрасно знает его изнутри. Вы не представляете, как легко и приятно общаться с руководителем, разбирающимся в предмете, и как же тяжело с дилетантом… ОКР был наиболее застойной структурой, имевшей отношение к спорту высших достижений. Увы, в 2005-м нашу программу не поддержали, все оставалось как есть. Думаю, отчасти и по этой причине выступления российских команд на Олимпиадах в Пекине, Лондоне и — особенно! — Ванкувере оказались не слишком выразительными. Мягко говоря… Посмотрим, что покажем в Сочи. Ждать совсем недолго.
— Вы ведь, Ирина Константиновна, приложили руку к тому, чтобы в феврале 2014-го Сочи на две недели стал главным городом Земли?
— В некотором роде. Не хочется выглядеть участницей субботника, несшей бревно вместе с Лениным… Есть много людей, сделавших для продвижения Сочи гораздо более моего.
— И тем не менее?
— В июле 2007-го летала в Гватемалу, где на сессии МОК выбирали столицу XXII зимних Игр. А перед тем снялась в ролике, рассказывающем о достоинствах нашего кандидата. Съемки проходили в конце мая, уже начался курортный сезон, а я разгуливала по набережной в наброшенной на купальник шубе. Мы-то изображали зиму в субтропиках! Не знаю, что думали отдыхающие, глядя на Роднину в мехах, но народ веселился от души. Сложнее всего пришлось оператору, который старался, чтобы в кадр не попали плавающие и загорающие люди, иначе иностранцы, посмотрев ролик, решили бы, что в России живут одни моржи… Смех и грех! А если серьезно, немного боязно за наших ребят. Не перестарались бы с накачкой! Спортсмены могут перегореть до старта. Им без конца напоминают: осталось девяносто дней, восемьдесят, семьдесят, шестьдесят… Будто без подсказок кто-то забудет! У нас есть шансы выступить достойно, надо лишь показать свою силу. Всегда говорят, мол, дома и стены помогают. Нет, дома они давят! В Сочи будет тяжело. У нас, увы, еще и публика такая: орет, орет, орет, а в момент, когда особенно нужны поддержка и помощь, вдруг скисает… «Лапти! Приехал поболеть за них, а они играть не умеют!» Но я верю, что Олимпиада пройдет на высоком уровне, разочарованных не будет.
— Вы-то планируете ехать в Сочи?
— Перед Новым годом получила письмо на аккредитацию…
— Спасибо, что вспомнили! Забавно, если бы единственную в мире трехкратную олимпийскую чемпионку среди фигуристов забыли позвать на домашние Игры…
— Справедливости ради, три Олимпиады подряд выигрывали еще норвежка Соня Хени и швед Йиллис Графстрем, выступавшие в 20—30-х годах прошлого века. Подозреваю, действующим и будущим фигуристам едва ли удастся повторить рекорд. Но дело не в этом… Никогда не обивала пороги и сейчас не напрашивалась. Осторожно спросила о поездке в Сочи. Мне ответили: ну, заполни анкету на билеты… Я и решила, что беды не случится, если посмотрю Игры по телевизору. Переживу. А сейчас вот прислали письмо…
— Олимпийской огонь пронести дали?
— Пробежала триста метров по Кремлевской набережной. Седьмой или восьмой номер эстафеты.
— А факел на память вам подарили?
— Не претендовала ни на какие подарки. Есть общее правило: желающие могут выкупить сувенир. Заплатила около тринадцати тысяч рублей. Ничего страшного, не обеднею. Тут и говорить не о чем. Лишь бы, повторяю, Олимпиада удалась…

[Санкт-Петербург - Москва]
Андрей Ванденко