Никита была беспроблемной кошкой: ела всё, что давали, включая старый суп, кашу, холодную картошку и прочие объедки со стола. Бывало, поест, вальяжно уйдёт из кухни, но потом обязательно остановится в коридоре, бросит взгляд на маму, которая приготовила для неё обед, облизнётся, посидит, чуть наклонив голову, а после уже уходит по своим кошачьим делам. «Ну вот, Никита мне спасибо сказала!» – смеялась мама.

Мы всегда догадывались, что наша кошка особенная, а потом всё чаще стали в этом убеждаться. Помню, накануне экзамена по латыни мне нужно было выучить одно тяжёлое стихотворение из Катулла. Размер у него трудный, до сих пор помню название: «фалекейский одиннадцатисложник». Даже выговорить непросто, не то что выучить. Проблема заключалась в том, что стих нужно было не просто вызубрить, но ещё и рассказать с чувством, с толком, с расстановкой, да ещё объяснить, как он устроен.
Мне позвонила однокурсница, у которой дела обстояли ещё хуже, чем у меня.

– Долбаный Катулл! Тоже учишь?
– Учу, – пробурчал я. – Но, кажется, легче сдохнуть. Как эти римляне вообще могли нараспев читать такое и не сбиваться?
– Люди высокой культуры, – хмыкнула однокурсница. – Ладно, пойду дальше грызть гранит.

Я попрощался и плюхнулся на диван: Катулл был невыносим без перекуров. «Диссертиссиме Ромули непотум, квот сунт квотквэ фуэре, Марце Тулли…» Вывих мозга!

И тут случилось неожиданное. Никита, прежде покидавшая своё место под лампой, только когда уже уходила из комнаты, вдруг спрыгнула и легла мне на грудь. Лежит и смотрит прямо в глаза. И тут у меня возникла шальная мысль: а не послушать ли радио? Идея показалась очень странной, потому что я терпеть не мог все эти эф-эм-станции и включал радио на своём стареньком «Акаи» только два раза. Первый – при покупке, а второй – когда ко мне пришла компания и кто-то захотел послушать свежие радиохиты. Словом, само по себе такое желание мне точно в голову прийти не могло.

Свободной рукой нащупав переключатель, я врубил радио. Станция передавала какой-то бандитский рэп.

Послушал я это ровно десять секунд, после чего вырубил приёмник. Никита продолжала лежать у меня на груди и смотреть в глаза.

– Моя хорошая, извини, но мне пора обратно, к станку, – сказал я кошке и осторожно спустил её на пол. Обычно Никита обижалась после такого вмешательства в её зону комфорта и уходила на кухню, к маме, но на этот раз она повела себя иначе – прыгнула обратно под лампу и еле слышно замурчала.

Я снова сел за Катулла, а в голове крутился этот дурацкий рэп. И тут вдруг произошло то, чего я меньше всего ожидал. Рэп в моей голове как-то сразу наложился на проклятый одиннадцатисложник и зазвучал во мне! «Диссертиссиме Ромули непотум!» – пел во мне хор чёрных братков с пистолетами под кожаными куртками. Самое удивительное, что размер того рэпа лёг на Катулла тютелька в тютельку!

Я справился с древнеримским поэтом примерно часа за полтора. Теперь стихи отскакивали от зубов, все слова запоминались хорошо. А потом я вдруг понял, что никогда сам бы не включил радио. Но как же элегантно и ловко всё получилось, почти мгновенно! Никита не спала, она изучала меня зелёными глазами.

– Спасибо! – поблагодарил я кошку, погладил её и отправился спать. В ту ночь кошка осталась дрыхнуть у меня под лампой.

Не могу сказать, что Никита очень меня любила, но она считалась со мной, и я занимал определённое место в её иерархии. Главной хозяйкой она признавала маму, далее шла сестра, потом я, затем муж сестры, после – мой отец. В самом конце сложной кошачьей табели о рангах находилась бабушка.

Она никогда не любила Никиту – будучи совсем молодой, кошка часто царапала бабушке ноги. Если Никита ложилась на софу, где спал наш матриарх, или осмеливалась запрыгнуть на любимую бабушкину табуретку, та безжалостно её изгоняла.
– Пошла вон! – кричала бабуля на кошку. Никита стремительно спрыгивала и убегала от своей гонительницы как можно дальше, рискуя получить по заднице тапкой.

Не раз мы взывали к бабушкиной совести, но всё без толку. Надо ли добавлять, что Никита никогда даже просто так не приходила к бабуле, не говоря уже о том, чтобы полежать на её коленях? Но потом случилось нечто невероятное.

Был январь, я догуливал последние дни зимних каникул перед вторым семестром. В тот вечер бабушка прилегла на софу и стала изучать программу телепередач. Я стоял к ней спиной, у книжного шкафа. Вдруг бабушка ойкнула и залепетала:
– Ня-ля-о-ля-мня… Оля… Мня-я-я…

Её очки упали на пол, а сама бабушка стала заваливаться набок. Я бросился к ней, но меня опередили. Быстрая как молния, Никита прыгнула к бабушке сначала на грудь, а потом и вовсе легла ей на плечо.

– Мня-ля-ля…– силилась что-то сказать бабушка.
– Бабуля, что с тобой? – начал я её трясти. – Мама, вызывай «скорую», быстро!

Мама бросилась к телефону, я осторожно уложил бабушку на софу, укрыл пледом. Кошка продолжала сидеть у её головы и мурчать.

– Ну что там? – спросил я маму, когда она повесила трубку.
– Сейчас приедут. Подозрение на инсульт или микроинсульт, – ответила мама и заплакала.
– Ольгушка, кошку сними! – неожиданно сказала бабуля.

Мы не поверили своим ушам. Речь к бабуле вернулась, хотя после приступа прошло не больше пяти минут. Она даже уже могла двигаться, хотя выглядела ещё бледной.

– Никогда такого не видела, – сказала мама. – Пусть полежит у тебя.
– Я её боюсь, – взмолилась бабуля.
– Видишь, она тебе песенку поёт, лечит, – подхватил я мамину мысль. – Не бойся!

Через полчаса прибыли врачи. Они осмотрели бабулю, послушали, померили давление.

– Ничего не понимаю, – сказал один из медиков. – По косвенным признакам – недавно перенесённый микроинсульт, а состояние у вашей бабушки, как у космонавта.

Бабуля воспрянула практически сразу. Речь у неё была абсолютно нормальная, даже появилась активность – решила испечь блинов, чего не делала уже очень давно.

С тех пор бабушка больше никогда не гоняла Никиту, хотя лучшими друзьями они так и не стали. После этого случая бабушка прожила ещё шесть лет.

Не знаю, что именно тогда произошло и какую бабушкину болячку взяла на себя Никита, но спустя всего две недели после приступа кошка начала чахнуть. С ней стали случаться припадки: Никита падала на пол. Ветеринар сказал, что природа болезни не ясна, тем более что она развилась очень быстро.

К июню Никита выглядела уже беспомощной серенькой тряпочкой, похудела, отказывалась от еды, зато всё чаще приходила к нам с мамой на колени или спала с нами, мурча по ночам. От взгляда на неё щемило сердце. Мы с мамой понимали, что это наша кошка спасла бабушку от смерти, приняв на себя главный удар, а сейчас расплачивается за это.

Когда пришла июльская жара, Никита уже почти не вставала. Кошка мучилась в своей сибирской шубке, мы приносили ей воду и молоко, занавешивали окна плотными шторами, чтобы не дать знойному воздуху проникать в квартиру, но всё равно в доме было жарко.

Однажды утром кошка подползла к двери и начала жалобно мяукать.

– Просится на улицу, – заметил я. – Жара невыносимая.
– Нет, Илья, – покачала мама головой. – Она просит отпустить её умереть. Я слышала, кошки не любят умирать на глазах хозяев.
– Как же мы отпустим в на такое пекло? На улице немногим лучше, да и собаки бегают вокруг.
– А давай отнесём её к нам в подвал? – предложила мама. – Там прохладно.

Мы устроили в подвале лежанку возле дальней стены, у предбанника, где раньше все ставили велосипеды. На окнах в подвале были решётки в мелкую сетку – коты у нас не шастали. Дверь всегда запиралась на ключ, жильцы в эту пору подвалом пользовались редко.

Отнесли Никиту на лежанку. Нарвали травы, поставили блюдца с молоком и водой, положили кусочек её любимой курицы.

– Я не смогу пойти туда потом, чтобы её проведать, – призналась мама. – Сходи лучше ты.

В обед позвонила сестра и, узнав о Никите, сразу расплакалась.

– Хочу её увидеть, – сказала она. – Отпрошусь с работы, хочу застать её живой.

Примерно через час сестра уже была у нас. Я взял ключ от подвала и спустился вниз. Открыли дверь, включили свет, в подвале было прохладно и сухо. Но когда мы с сестрой подошли к тому месту, где оставили Никиту, обнаружили лишь пустую лежанку.

Я посветил фонариком.

– Ничего не понимаю. Она же не могла уйти или прыгнуть на подоконник, да и решётки на окнах.
– Может, куда-то отползла? – спросила сестра.

Мы обшарили в подвале каждый угол, проверили все трубы – никого. Исчезла кошка. А вдруг её кто-то выпустил или забрал?
Я спросил про кошку у дяди Сани, старшего по подъезду, который жил на первом этаже и всегда летом гонял чаи у открытого окна, тот лишь пожал плечами.

– Нет, кроме вас никто в подвал сегодня не спускался.

В тот день мы ещё пару раз ходили в подвал, уже с мамой и папой, искали Никиту, но она словно сквозь землю провалилась. Обошли вокруг дома – бесполезно. Сестра никак не может нам простить, что мы сразу ей не позвонили, когда кошка попросилась в последний путь.

Я до сих пор гадаю: куда же ушла Никита? Мама всё надеялась, что она всё же каким-то образом выбралась на волю, чтобы попрощаться с жизнью. Но я думаю, она ушла в свой мир, путь в который порой открывался в её прищуренных зелёных глазах.