А он за какую страну катается? Разве не за Беларусь?
А на кой ему ветка? Он еще кататься будет? Ни одной фотки с треней или еще чего, одни тусы и работа диджеем в разных клубах. А так-то, да, за Беларусь...
ESPANKA navka-ice-queen
меня зовут : ИринаСообщения : 24029 Регистрация: : 2014-11-21
Шикарная ПП Ванессы Джеймс и Моргана Сипре на Trophee de France/ Давно ждала от них нормального проката. Так вот он. Без единого комментария. Они в такой эмоции. Ванесса - чУдное дитя. А Морган - просто отвал башки! Очень стильная программа, и пара под стать.
Tatiana 24 navka-ice-queen
меня зовут : TatianaСообщения : 7190 Регистрация: : 2015-06-09
И в настроении прокатали. Морган так разошелся, что кругов на вращении накрутил больше, чем Ванесса. Странны пути ассоциаций, но чем-то Ксюшу Столбову напомнил. Зато после проката был очень деловой А на Америке эту же прогу завалили, так психанул и удалился из кика раньше срока. Но и там было видно, что программа классная.
Tatiana 24 navka-ice-queen
меня зовут : TatianaСообщения : 7190 Регистрация: : 2015-06-09
Видео о процессе создания музыки композитором Эриком Рэдфордом для произвольной программы Патрика Чана "Путешествие" с русскими субтитрами. Переводчик - Карина Сабирова.
Savta Admin
меня зовут : ЕвгенияСообщения : 117166 Регистрация: : 2014-09-24 Откуда : Navka - Ice Queen
«За час до соревнований звонят из клиники: «Станете донором?» Фигурист, который спасает жизнь отца и тренера
Как совмещать фигурное катание и учебу на врача, почему в Швеции боятся русских и как не отчаяться, когда слышишь смертельный диагноз? В интервью «Матч ТВ» рассказывает шведский фигурист Александр Майоров, которого должны узнать и вы.
Александр и Ирина Майоровы перевезли сына Сашу в Швецию, когда тому был всего год. Майоров-старший — первый тренер Алексея Ягудина, не мог не подсадить на фигурное катание Александра (как позже и его младшего брата Николая). Ирина тоже стала тренером для сына, а заодно и хореографом. В 2011-м Майоров-младший выиграл бронзу юниорского чемпионата мира в Южной Корее (первым там стал русский канадец Андрей Рогозин), потом он стал непобедимым в Швеции и поехал на Олимпиаду-2014. Главное достижение Майорова — спасение жизни отца. Два года назад у Майорова-старшего диагнострировали рак крови, известный как тяжелый миелодиспластический синдром (МДС). После долгих и безуспешных поисков донора им вызвался стать сам Майоров. Все это время фигурист не прекращал тренировок и не снимался с соревнований, а также не бросал учебу в медицинском университете: там Майоров учится на физиотерапевта. — Интервью вы назначили после экзамена. Как все прошло? — Три часа сидел, думаю, хорошо сдал. Мы изучаем анатомию, акупунктуру, массаж, психиатрию. Плюс надо знать то же, что врачи — медицину, болезни. В обучение входит очень много практики. Всего — 50 часов в неделю практики бывало. В Швеции такая система: лечение очень дешевое, почти бесплатное, но в больницу у нас никто не ездит, только если болеешь по-настоящему. Так что мы больше в таких медпунктах небольших работали, ездили по домам к людям, которые не могут добраться даже до первой инстанции. Помогал заново учиться ходить тем, кто, например, попали в аварию. — Раньше вы хотели стать полицейским. — Я же спортсмен, с детства любил двигаться, а не сидеть не одном месте. Как физиотерапевт я тоже всегда в движении, но не так, как полицейские. Но тогда бы пришлось ездить на учебу в другой город — потому и предпочел медицину. К тому же сейчас я понимаю, что зарплата в полиции очень маленькая. К тому же, в Швеции, как и в России, не очень хорошие дела творятся, много проблем. — Как можно совмещать учебу на врача с фигурным катанием? — Это тяжело. Восемь часов в день занимает обычная практика, это в Швеции считается рабочим днем. Много раз так было: в восемь утра прихожу в больницу, заканчиваю в четыре дня — и сразу на тренировку. Дома — в девять вечера. Учусь я потому, что никто не знает, когда катание закончится. А так я получу диплом и сразу смогу получить работу. На соревнованиях по фигурному катанию ты выступаешь за счет федерации и спонсоров, но так-то ничего не получаешь. — В России спортсмен, попадая в сборную, не беспокоится, на что будет жить и тренироваться, а выигрывая Олимпиаду, обеспечивает себя до старости. Как с этим в Швеции? — Зарплат и премий мы никаких не получаем. Если занимаю какое-то место на чемпионате Европы, получаю деньги от ISU, плачу налоги, но в итоге все равно что-то зарабатываю. В России же такая система идет из-за политики, а у нас над федерациями стоит Олимпийский комитет, а над ним еще Комитет спорта Швеции. Он экономически помогает тому, чтобы спорт в стране работал — и за допингом следит он же, кстати. Так что когда мы платим налоги, они идут по инстанциям, а потом распределяются между видами спорта.
— На какую сумму в месяц живете? — Я же еще учусь, не работаю и живу дома, с семьей. Иначе было бы тяжело. Сейчас у нас есть одна премия: если спортсмен состоит в Олимпийском комитете, а параллельно еще учится. Это именно мотивация для учебы — в школе, а потом и в вузе. Если я не путаю, это 25 тысяч крон (около 171 тысячи рублей — «Матч ТВ») за полгода. Не зарплата, конечно. Хватит на два месяца максимум. — Костюмы шьете себе сами? — Мама. Только один раз пошли на эксперимент, в Сочи, с H&M — они тогда были спонсорами всей Олимпиады и захотели попробовать то, что не делали никогда раньше, учиться. И у них получилось: это было что-то специальное, не как у всех. С травмами у нас все, кстати, так же, как с костюмами. Получил — сам за себя отвечаешь. *** — Каким запомнили детство? — Поначалу, когда еще не получили паспорта, постоянно переезжали — одна квартира, другая. Десять лет назад купили дом — не весь, в доме четыре двери, и вот одна из них наша. Это для нас было «вау», а так — ничего особенного. Нам очень нравится: спокойно, прекрасно. Всегда, когда переезжаешь в другую страну, денег немного. А в Швеции тяжело быть очень богатым и очень бедным — почти все посередине, и всем это подходит. Сейчас мы живем как нормальная шведская семья. В нашем Лулео живут около 75 тысяч человек: маленький город, но все равно приятный. До ближайшего города в одну сторону — минут 20 на машине, в другую — 50. В больших городах очень устаешь, если у тебя и учеба, и тренировки: пока еще доберешься до нужной точки. В Лулео все под рукой. — Ваши родители ездили в Швецию на заработки и поначалу не думали об эмиграции. В вашей жизни долго оставалась Россия? — Каждое лето ездили в Санкт-Петербург, к бабушке и дедушке. На два-три недели. Десять лет назад с этим закончили. Последний раз я был в Петербурге в январе 2016 года перед Европой — впервые за восемь лет. В Швеции говорить, откуда ты, — маленькое табу. Считается, что человек есть человек, и не имеет значения, откуда он родом и откуда приехал. А даже если шведы и спрашивают, откуда ты приехал, то никогда не спрашивают, зачем приехал. Мне это очень приятно. Думаю, родители остались в Швеции из-за меня. Я ведь пошел в детский садик, потом в школу. Если бы мы вернулись в Россию, как бы я там справился с учебой? К русской системе я уже никогда не привыкну. В итоге попробовали остаться в Швеции — получили паспорта. — Главное отличие шведской системы образования от русской? — Сначала садик, с первого по шестой класс — начальная школа, с седьмого по девятый — средняя. А потом — гимназия, там все нужно проходить: много предметов, настоящая учеба. Это необязательно, но туда ходят, чтобы получить отметки для университета. Например, мне, чтобы поступить на физиотерапевта, нужно было иметь «C» за математику и английский — самый высокий курс. У нас в Швеции и так все английским владеют, но с этим курсом я вообще мог бы в Америке жить. А когда приходишь в университет, нагрузка увеличивается на двести процентов. У многих от такого шок: «Все так сложно!» Кстати, там с собой учебники приходилось таскать, как и в России. Зато в школе с седьмого класса и в гимназии у каждого был свой шкаф для книжек. — Слышал, что даже если в деревенской школе в Швеции собралось пять русских, им ищут учителя русского. — Шведский и английский изучаются обязательно. За родной язык ты никаких бонусов не получаешь, но в некоторых школах можешь потребовать, чтобы тебя ему обучали. Дома мы всегда говорим по-русски — так я его и выучил. Правда, вы же слышите, что я некоторые слова забываю, политического языка не знаю, не всегда выстраиваю слова, как нужно. Но хоть общаться умею. — В шведских школах учат плаванию, ориентированию в лесу и оказанию первой помощи. Вас тоже учили? — Прежде всего на этих уроках ты узнаешь, как спасти себя, если ты провалился под лед. Кидают в бассейн в одежде и с такими палочками с гвоздями — надо понять, зачем они тебе нужны, когда ты по льду гуляешь. Без них ты наверх не заберешься, с ними — легко. А ориентированию нас маленьких обучали прямо на территории школы. В классах постарше давали карту и объясняли, как она работает: надо было найти точки, на каждой из них висит флажок, и всякий раз надо ставить штамп на свою бумажку. Вот бегаешь по лесу, ищешь флажки. Хотя компас никогда не давали. ***
— В детстве у вас не было вариантов, кроме как пойти в фигурное катание? С такими-то родителями. — Да все наоборот: родители совершенно не хотели, особенно папа. Он же знает, какой это тяжелый спорт и как сильно нужно вкладываться, чтобы чего-то добиться. Но у меня как-то получилось занять высокое место на чемпионате Швеции. Хотя в детстве я занимался еще и карате и не сразу понял, пойду в фигуристы или нет. Но получил травму спины, и не ходил на карате целый год: там очень много резких движений. Так и получилось, что я в карате больше не вернулся. Даже не заметил, когда ушел в катание окончательно: наверное, это был мой первый или второй чемпионат Швеции, когда мне 12-13 лет было. Может быть, когда закончу с катанием, займусь карате просто так. — Во многих футбольных школах Швеции тренеры — родители учеников. В фигурном катании так же? — Такого меньше. В хоккее, например, тоже есть деньги, чтобы содержать настоящих тренеров. Это больше в футболе и баскетболе — родители там за это зарплату не получают. А потом, когда ребенок бросает этот вид спорт, папа или мама тоже бросает. Так иногда целая команда распадается. Но это не мой случай: у меня папа все равно продолжил бы тренировать. С детства этому никто не удивлялся: напротив, это естественно, когда и мама, и папа с тобой. Гораздо больше шведы удивляются, почему папу зовут так же, как и меня. Еще для них вопрос, почему меня зовут «Саша» — и я не могу им объяснить. Говорю: «Просто так, Александр становится Сашей, Мария — Машей». Всем это нравится. — В детстве родители ругали вас сильнее, чем это делал бы обычный тренер? — Ну не всегда! Разные же периоды были. Да я привык уже за столько лет — считаю даже, что это хорошо, что работаем вместе. Мы все в семье становились ближе друг к другу благодаря катанию. А до истерик мы и сейчас, бывает, доходим. Каждый год, когда все идет плохо, начинается этот разговор: «Больше не буду заниматься!» Последний раз — после Москвы. Говорю родителям: «Надоело все, уже третий старт не могу нормально выступить. А тут еще и кровь из носа». Но на следующий день все равно приходишь на лед. А потом еще показал, что умею. Близко к сердцу мы все это не принимаем: знаем, что крики и расстройства — часть процесса. — У вас были другие тренеры, кроме отца? — Хореограф был: с одной шведкой мы как-то ставили программу, сейчас она в Америке живет. Но в этом году попытались все сделать сами — и получилось хорошо. *** — Экс-футболист «Рубина», тоже швед Петр Гицелов возмущался: «Упал французский самолет, погибли люди – сразу флаг Франции, все поддерживают. Потом русский самолет упал — никто не поддерживает». Так и есть? — Будете смеяться, но я и сам обсуждал со знакомыми ровно этот вопрос: почему никто не поддержал русских, когда сбили самолет? Реакция у меня была — вопросительный знак. Швеция всех воспринимает хорошо, но в политическом плане все время боится Россию: это же очень большая страна, которая может завоевать Швецию. Так что шведы предпочитают не ввязываться ни в какие политические дискуссии с Россией. Зато у Швеции очень хороший контакт с Америкой: это страна, на которую они очень рассчитывают. — Видите в Европе упадок и растления, о которых так много говорят в российских СМИ? — Большой системы ЛГБТ в Швеции нет, тут просто все разрешено. В прессе швед может сказать, что хочет, — например, плохое что-то про короля. Никакой цензуры, никаких штрафов. Человеку дают свободу жизни, и это, на мой взгляд, хорошо. Каждый может решить, что он хочет. Но медиа — самая опасная вещь во всех странах. Не все ведь в России считают так, как вы говорите — но все равно об этом пишут в газетах, об этом говорят по телевизору. И очень много. Когда смотришь, можно так испугаться! — Когда возвращаетесь из России в Швецию, что больше всего бросается в глаза? — Бросалось, когда маленький был. Как в Европу приезжаешь — все чисто, все одинаковое. Помню, в моем детстве в России ларьки были — не знаю даже, как это называется, ларьки такие в подвалах. Сейчас такого я в России не видел. Все цивилизованнее, больше похоже на Европу, если не лучше. В последний раз большой разницы между Петербургом и Швецией я не заметил. Люди очень-очень поменялись. Когда я летел домой,человек, проверявший паспорт, улыбнулся, поговорил со мной. Такого я в России не помню.
— В Швеции есть что-то российское, чего вам не достает? — В России можно найти все, что нужно. Много магазинов, услуг, людей. Например, у вас легко найдешь того, кто шьет костюмы. В Швеции тоже есть, но не в таком количестве. — Дома у вас много мебели из «Икеи»? — А я ни разу не был в «Икее», честно. Самая близкая «Икея» от нас — на границе Финляндии и Швеции, в Хапаранде. Полтора часа на машине от Лулео. Но я только проезжал, сам там никогда не был. Но кухню домой родители в «Икее» покупали. — Лучшее качество шведов? — Как они принимают людей. Люди тут очень добрые. Если ты шведский гражданин, ты никогда не пропадешь. Люди всегда помогут. — Не замечаете, что мигрантов в Швеции стало слишком много? — В Лулео немного приезжих, а вот в Мальме и Гетеборге — другое дело. Проблема не в гражданах, а в политиках: они не могут помочь мигрантам. Это сейчас границы закрыты, а в первые месяцы они пускали всех людей и никак их не отмечали. Все было близко к тому, чтобы рухнула вся шведская система. Получилось так, что Швеция не знала, кто находится у нее в стране. Сейчас политики более-менее контролируют, кто въезжает в страну. В Мальме, как я слышал от друзей, преступность сейчас выросла, но я не знаю, вина ли это мигрантов. Тяжело, когда судишь только по газетам, а проверить не можешь. Например, перед Олимпиадой в Сочи мне звонили со шведских телеканалов и спрашивали: «Что думаешь о том, что русские строители не получали зарплату?» Я честно отвечал: «Зачем вы мне звоните? Я ничего не знаю». А когда приехал — мне все там очень понравилось. — Дырок в стенах не видели, когда сдавали допинг-тесты? — А я на тест в Сочи не попал, так что ничего не видел. Как я читал в медиа, проблема была в том, что Россия не смогла предъявить пробы «Б» — из-за этого и запрещали выступать. Если пробы «Б» действительно исчезали, это неправильно: они должна сохраняться для доказательств. Спортсмен должен быть чистым, если хочет соревноваться. Зачем вредить себе и другим спортсменам? Надо уважение иметь.
— Что вы делаете, чтобы оставаться чистым спортсменом? — В России во всех медицинских учреждениях спортсменам выдают витамины, все лекарства. И все контролируется. Такого в Швеции нет. Если я хочу, я ем витаминку — но я не буду есть просто витаминку из аптеки, это опасно. Антидопинговый комитет Швеции следит за тем, находится ли определенное лекарство в стоп-листе, но я всегда контролирую второй раз. Мельдоний, правда, у нас в Швеции не продается. Никогда не знаешь, когда попадешься. Это может случиться с каждым, даже с теми, кто контролирует свою медицину. Недавно норвежская лыжница случайно попалась на допинге. Помазала губу кремом и случайно облизала, видимо. *** — В современном мужском катании нечего делать без четверных прыжков. Работаете над этим? — У меня четверной сейчас стабильно стоит. Четыре старта подряд я стабильно выезжаю на четверные. Но сейчас надо иметь два разных четверных. Только так ты будешь попадать в элиту. Смысла два раза бегать один и тот же нет: очки и баллы исчезают. Второй прыжок я пока только пробовал. Может, и начну прыгать, посмотрим. — Максим Траньков говорил, что в России вы с Андреем Рогозиным «не попали бы в сборную и не поехали бы даже на юниорский Гран-при». Все из-за того, что мужское катание рассчитано на четверные. — Я считаю, четверной нужен, чтобы честно выигрывать. Но если человек падает один, два или три раза на четверных, а другой чисто исполняет все свои тройные — конечно, второй должен быть выше. — Чьи прыжки для вас эталон? — Мне говорят, что у меня самые высокие прыжки в фигурном катании! Думаю, так и есть. — В чем феномен Юдзуру Ханю? — Сам не понимаю. Но меня больше волнует, как Натан Чен из Канады пять четверных в программе прыгает. — Программы Чена часто выглядят как набор акробатических трюков под музыку. За этим будущее? — Натан смотрится на льду как настоящий мужик. Выходит — и сразу видно, как он силен, не очень даже на фигуриста похож. Интересно следить за ним, ждешь, когда скажешь «вау», глядя на его трюки. А Юдзуру — настоящий фигурист, у него тело такое, какое и должно быть.
— Чем, на ваш взгляд, отличается европейская школа фигурного катания и азиатская? — Дело даже не в школе, а в сложении тела. У всех же наций свои формы: у одних больше мышц, у других повыше рост. — Японцы и китайцы умудряются в одной программе исполнить сразу пять элементов «ультра-си». Почему азиатам они даются проще? — Думаю, там больше людей занимаются фигурным катанием — как и в России. В Швеции мы учимся в университетах, но спортом занимаются немногие. Но абсолютное большинство выигрывает что-то на чемпионатах мира и Олимпиадах. Скажем, керлингом занимаются 50 человек, из них каждый десятый едет на Олимпийские игры. Что лучше: чтобы спортом занималась, скажем, тысяча человек, и было из кого выбрать лучшего, или чтобы занималось меньше и ждать, когда там появится талант? Вот это вопрос. В Швеции на моем уровне сейчас соревнуются три мужика. А в России сколько мужчин на таком уровне выступают? Почти тысяча, думаю. И все равно я умудряюсь выигрывать как-то. Например, в Варшаве сейчас выиграл у Алиева — а ведь Дмитрий большой талант в России. Я в Лулео много лет подряд с ним тренируюсь. — Алиев молодец, но куда делись все сильные российские фигуристы? — Вот этого не могу сказать. Мужчины-одиночники остались, но им не хватает сложности. Фигурное катание сейчас стало минимум на 300 процентов сложнее, чем было тогда. Если бы я в своей нынешней форме выступал на чемпионате мира, например, 2007 года, то занял бы там третье-четвертое место. Сейчас-то мне тяжело быть в первых 10–15. — В Швеции у вас есть соперники? — Конечно. Три парня сейчас у нас катаются в старшем юниорском возрасте: один на чемпионате Швеции почти 200 баллов набрал, второй — 170, это уже не так много. У меня тоже бывают старты, когда я могу плохо прокатиться. Хотя разница по уровню сейчас больше с другими фигуристами, чем раньше. Сейчас я выиграл чемпионат Швеции, набрав 240 баллов, второе место — 194, кажется, третье — 170 — то есть разрыв большой. А раньше так шло: 222, 218, 210. Некоторые девушки в Швеции, еще 15-летние, начинают хорошие результаты показывать. Каскады из тройных прыгают, такого у нас еще не было. Еще и тройной лутц, тройной флип… Так что у женского фигурного катания в Швеции будущее есть. — За пределами Лулео вас узнают? — Один случай был. Захожу в ресторан в Сткогольме, и кто-то ко мне подходит: «О, моя жена смотрит фигурное катание, я тебя знаю!» Я даже не понял, как меня узнали: в шапке, куртке и без коньков. Но было приятно. Гран-при никто в Швеции не смотрит — только если чемпионаты мира или Европы. И потом, в Швеции к тебе лишний раз не подойдут сфоткаться или автограф попросить, люди все скромные. *** — Произвольную программу на московском этапе Гран-при вы откатали с кровотечением. Почему судьи вас не остановили?
— Сам не знаю, это очень странно. Опасно же, можно сознание потерять. Перед короткой программой я чувствовал себя очень хорошо. А проснулся — уши заложило, насморк, в горле боль — в общем, все, кроме температуры. Болею я один раз в год максимум, и вот как раз в Москве и заболел. Думал: как я короткую-то докатаю? Музыку не слышал, настолько сильно заложило уши. Но короткую выжал как-то. На следующее утро — сразу кровь из носа. Сморкаться же приходится, когда простуда, вот и началось. Думал, что кровь может пойти и на произвольной, но неприлично же выходить на большой старт с уже заклеенным носом. В общем, я начал, кровь пошла, но несильно, и я ждал: может, пройдет после дорожки? Когда половину программы сделал, подумал: «Не люблю сдаваться сам, пусть меня остановят. Ну давайте». Но не остановили, хотя должны были. — А вы сами? — Я человек очень упрямый, и если я сказал, что не буду останавливаться, ни за что не остановлюсь. Цель себе поставил: набрать двести баллов. Это мало, но все равно лучше, чем на предыдущих соревнованиях — сезон у меня начинался очень слабо. Прошлый сезон я катался хорошо, а в этом все настолько хуже стало. Зато после Москвы — снова подъем: по 230-240 баллов.
— «Прямо виден. Восемь килограммов», — сказала Татьяна Тарасова в эфире, когда вы вышли исполнять произвольную программу в Москве. Это она про вес или мне послышалось? — Никогда у меня не было такого лишнего веса. Я это тоже слышал и долго смеялся. Если бы я после проката пошел на интервью и вот это бы услышал, просто снял бы кофту и показал бы в камеру мышцы на животе. Они у меня как у скалолаза, вообще тип тела такой, как у них. И лишнего веса никакого нет. — С Тарасовой вы знакомы? — Мы встречались несколько раз. Сначала — на моем первым чемпионате Европы в Хельсинки, просто пообщались. А после этого иногда встречались, я просто говорил: «Здраствуйте». «Ледниковый период» с ней смотрели, конечно. У нас свой в Швеции показывали года два назад, но он не настолько популярен, как в России. А вообще сейчас все звезды в Швеции перешли с катания на танцы — вальс в парах танцуют, все такое. — Вам не предлагали участвовать? — Нет, и я не знаю, согласился бы я. Это далеко от моего спорта, от фигурного катания, тем более от одиночного. Со мной в паре будет человек, который не умеет кататься, а я не умею делать поддержки — это плохая идея. Я только однажды в шутку в парное катание перешел, 1 апреля. Мне больше нравятся танцы на льду, чем парное катание. Самое лучшее в фигурном катании, что я умею — кататься на коньках, но не прыгать. Для меня в этом кайф. ***
— Как узнали, что у вашего отца рак крови? — Случайно: взяли у него анализы, из них и узнали. Чемпионат Европы проходил в Стокгольме, и вот перед ним или после него услышали диагноз. Тогда говорили только «может быть», но уже в июне диагноз был подтвержден. Болезнь очень быстро прогрессировала, прогноз давали плохой. В августе отцу уже не позволили лечиться дома, он лег под капельницу в больницу. Начался долгий процесс поиска донора: два-три месяца. — Когда стало ясно, что донором станете вы? — Хорошо это помню: я выступал в Ницце (тоже с Алиевым, кажется), и там то ли перед короткой, то ли перед произвольной программой мне позвонили из больницы и предложили стать донором: «Нам надо знать только, да или нет». У детей же всегда 50 процентов генов родителей. Я сказал «да», и через час уже выступал, но про это вообще не думал, настолько был рад. Хоть что-то нашлось, что могло помочь. — Что творилось внутри вас до этого? — Каждый, у кого болел близкий человек, понимает, что творилось у нас внутри. Но ведь у нас еще было фигурное катание, мне надо было продолжать выступать, тренироваться — одному, расстроенным. А еще учеба в университете. Это невероятно тяжело. — Что было, когда вернулись из Ниццы? — Сразу же поехал к папе в клинику. Меня всего проверили, взяли все анализы, начали готовить к операции. Взяли мою же кровь: когда идет операция, у меня же достают костный мозг, вот эта кровь нужна была, чтобы не было большой потери. Первую кровь я сдал за неделю до Volvo Cup в Риге. Помню, как я боролся: первые дни я не мог даже короткую программу откатать с двойными прыжками. Гемоглобин же теряешь вместе с кровью, а значит и дыхалку. Ну как-то откатал, но безумно устал. Сразу после поехал сдавать еще кровь, дальше должен был быть Гран-при Москвы, но я уже не мог двигаться и в итоге не поехал. Весь процесс до операции длился где-то полтора-два месяца. В конце ноября я стал донором, а потом ездил на чемпионат Европы. Прошел месяц-полтора, пока я не вернулся окончательно. — Самое страшное уже позади? — Лечение все еще продолжается. Большие шансы, что все закончится хорошо. Когда все только обнаружили, папе сказали, что жить осталось три месяца, если ничего не лечить. Сейчас прошло уже больше года. Папа пьет специальные таблетки, чтобы его тело не атаковало мои клетки. Идет процесс, чтобы мои клетки полностью заместили папины — остались последние проценты. Тренировать папа еще не может, сейчас он на больничном. Но с собакой гуляет сам, на лыжах ходит. Физическая подготовка пока не супер, мысли еще не все вернулись, но выглядит как человек. — По бюджету семьи болезнь отца серьезно ударила? — Первые полгода на больничном ему в клубе платили 90 процентов, потом 70, потом 60 — а потом уже 20 процентов, как пособие по безоработице. Но пока до такого не дошло: я же тоже помогаю. Само по себе такое лечение очень дорогое, но у нас в Швеции хорошая страховка. Мы платим налоги, почти 30 процентов на все. Когда приходим ко врачу, платим где-то 20-30 евро. Без разницы, царапина на пальце или перелом ноги. Получаем специальную карточку, когда сумма доходит до 120 евро за год, оставшееся по карточке лечение бесплатно. Больше 120 евро в год никто платит, даже если у него рак. С лекарствами то же самое. Если переходишь какую-то границу и вынужден пить дорогое лекарство, тебе его оплачивают. Сами мы бы никогда не смогли его себе позволить. Получить помощь в Швеции очень тяжело. Вот мне рентген спины получить почти невозможно. Но если человек болеет по-настоящему, Швеция спасет жизнь. — Отчаяние на вас часто накатывало? — Конечно, срывался. Даже не знаю, как пережил этот год. Под конец все тряслось от стресса, не знал, что с этим делать. Тренировался и ходил на учебу больше для того, чтобы расслабиться, отвлечься. Под конец (в декабре 2015 — «Матч ТВ») я подробно обо всем рассказал на своем сайте, потому что все начали интересоваться, говорить об этом. И в конце написал: «Даже не пытайтесь мне звонить. Пишите, что хотите, я написал всю правду». Никто и не звонил, все только респектовали.
Когда начался чемпионат Европы, о болезни папы начали говорить русские комментаторы. Татьяна Тарасова тоже сказала, что узнала и обязательно ко мне подойдет, а папе позвонит и поможет. И Леша Ягудин тоже. Очень жаль, что в итоге не подошла и не позвонила. Обидно: по телевидению, на весь мир дала такое обещание, а в итоге — ничего. Ягудин тоже не позвонил. Папа принял это особенно тяжело: зачем говорить, чтобы потом не сделать? Зачем зазря давать такую рекламу? — Что, кроме этого, было особенно тяжело для отца? — Думаю, сидеть в больнице больше четырех месяцев. Скучно же, а выходить никуда нельзя: все изолированно. Психологически тяжело одному находиться в больнице, которая еще и находится в четырех часах езды от Лулео. Хотя мы ездили к нему почти каждую неделю. К тому же в больнице был интернет, и мы поддерживали связь. Наш клуб каждый год проводит показательные выступления (вот и в этом декабре были), тысячи три-четыре зрителей приходят, певцы… И когда папа лежал в Лулео — в Университетской больнице, той, где учусь и я — в клубе решили купить живую трансляцию, чтобы папа мог посмотреть. Он был очень рад. — Вам было тяжело улыбаться человеку, которому поставили смертельный диагноз? — Тяжело. Ты не знаешь, что случится дальше, и стараешься максимально переживать каждый момент. Пытаешься запомнить все, никогда не говорить: «Я поеду лучше в город погуляю». Нет, лучше посмотреть с папой телевизор. Нам сейчас в университете много рассказывают про психологию. Когда жалеешь пациента, может быть только хуже: не дай бог, разовьется депрессия, и болезнь будет прогрессировать. Зато если давать пациенту надежду на лучшее, он пойдет на поправку. Плацебо-эффект работает. Жалеть нельзя никогда — ни себя, ни другого. https://matchtv.ru/figure-skating/matchtvnews_NI711778_Za_chas_do_sorevnovanij_zvonat_iz_kliniki_Stanete_donorom_Figurist_kotoryj_spasajet_zhizn_otca_i_trenera
Savta Admin
меня зовут : ЕвгенияСообщения : 117166 Регистрация: : 2014-09-24 Откуда : Navka - Ice Queen
Тема: 
Вт 3 Мар 2015 - 0:53
Хороши))) В этом сезоне у них прогресс. 
Зато после проката был очень деловой 
И до сих пор неопределившийся Чен на фото и с МОЗ и с Арутюняном 
