– Когда в конце февраля вы катались в Саранске в финале кубка России, вымучивая каждый жест, было очень сложно отделаться от чувства, что это ваше последнее выступление. В смысле – вообще последнее.
– В какой-то степени ваши ощущения верны. Тот старт дался мне невероятно тяжело: я очень четко понимал, что это если не конец карьеры, то стопроцентно мое последнее совместное выступление с бывшим тренером. И что сразу после него мы расстаемся навсегда. Эта мысль перебивала все прочие и настроения, понятное дело, не добавляла.
С другой стороны, я ведь готовился к тем соревнованиям достаточно серьезно, пусть почти в одиночку. Понимал, не попав на чемпионат Европы в декабре, что сезон, пусть он сложился для меня крайне неудачно, еще не закончен, что мне по-прежнему нужны соревнования.
– И было совершенно неважно, что эти соревнования уже не имеют никакой особенной значимости?
– Спортсмен должен выступать, чтобы оставаться конкурентоспособным – я в этом убежден. Хотя бы в плане банальной соревновательной практики.
– В какой момент сезона вы начали понимать, что все пошло наперекосяк, и что вы ничего не можете с этим поделать?
– Первой моей ошибкой, как мне кажется, было ехать в Канаду ставить новые программы. Это было сделано слишком поздно – в середине июля. Нам с Джеффри Баттлом просто не удалось сразу состыковать графики: сначала он был готов со мной поработать, но у нас был запланирован сбор в Новогорске, потом у Баттла долго не находилось свободного времени, и уже мне пришлось подстраиваться под его график.
– А потом вы осознали, что программы не получились?
– Не могу сказать, что они не получились. Скорее все это было из серии "Беда не приходит одна". Сами по себе программы были интересные, короткую я вообще не склонен считать неудачной, а вот произвольную мне, возможно, просто не удалось раскрыть. Мы, как мне кажется, не совсем угадали в этой программе с музыкой. Отдельно от катания она очень мне нравилась, была прекрасно скомпонована, но... Знаете, это как с одеждой: вещь может быть стильной, дорогой, подходить по размеру, но сидеть, как на корове седло.
С другой стороны, если бы у меня в отношениях с тренером на тот момент было все нормально, вполне допускаю, что и работа над программой могла бы пойти иначе. Я же четко чувствовал, что отношение Этери Георгиевны ко мне поменялось, и изо всех сил старался прояснить ситуацию. Понятно же, что любой конфликт – это проблема двух сторон и было бы глупо винить во всех своих бедах только тренера. Поэтому несколько раз напрямую задавал вопрос: что случилось? Я больше не интересен, как спортсмен? В ответ слышал одну и ту же фразу: "Такие мысли для спортсмена разрушительны".
– Абсолютно верное заявление, если уж люди приняли решение работать вместе.
– Согласен. Но мне 28 лет, а не 15, и я способен почувствовать, когда рабочие отношения перестают быть рабочими. Поэтому и стремился понять, что произошло, и что сделал неправильно я сам.
– Удалось понять причину?
– Если честно – нет. Хотя о чем только не думал. Никаких финансовых недомолвок у нас не было никогда, но тогда что? Чемпионат мира в Шанхае, где я занял тринадцатое место? Возможно. А может быть на меня с самого начала смотрели лишь как на хорошего спарринг-партнера, в котором через какое-то время просто перестали нуждаться. В таком случае, как ни печально, надо признать, что дураком оказался я сам, поскольку с самого начала полностью доверял тренеру. Но совершенно не жалею о том периоде, что работал с Тутберидзе. В конце концов свои лучшие результаты я показал именно у нее.

– Расставания с тренерами в фигурном катании обычно проходят по одной и той же схеме: сначала спортсмен договаривается о сотрудничестве с новым наставником, после чего ставит в известность прежнего. У вас же получилось наоборот.
– Да, причем не в первый раз. В 2013-м я ушел от Николая Морозова и целый месяц вообще не представлял, что буду делать дальше. Это очень неприятное состояние: как раз тогда я понял, что любая, пусть даже самая паршивая определенность намного лучше, чем отсутствие определенности. Потому что в этом случае ты думаешь так или иначе только об одном: что мосты сожжены, а идти-то некуда.
– И вы пошли к Гончаренко?
– Да, совершенно ее не зная. До того, как начать вместе работать, мы только здоровались, когда встречались на тех или иных турнирах. Мне очень понравилось, что Инна Германовна очень прямой человек, как и я сам. Возможно поэтому мы сразу нашли общий язык, хотя честно признаюсь: еще год назад я был абсолютно уверен в том, что Тутберидзе – последний тренер в моей карьере, другого уже не будет.
Но жизнь не перестает удивлять – в том числе и в "бытовом" плане: кто бы мог подумать, что на склоне карьеры я буду тренироваться рядом с домом и иметь возможность между тренировками принять душ, нормально отдохнуть? Я научился радоваться каким-то простым вещам. Тому, что выезжая из дома не нужно лезть в навигатор, чтобы выяснить: два часа ехать на каток, или 2.50? Через центр, или через МКАД на противоположный конец города? Единственное к чему пришлось привыкать – к ранним подъемам. Но в этом тоже есть плюс: когда мы катаемся на турнирах, тренироваться приходится зачастую довольно рано.
– Получается что сейчас, приняв решение продолжить карьеру, вы стремитесь доказать бывшему наставнику, что на вас рано поставили крест?
– Дело не в этом. Я вообще считаю бессмысленным кому-то что-то доказывать, кроме самого себя. Просто у меня в голове до сих пор сидит фраза Татьяны Анатольевны Тарасовой, которую она сказала на чемпионате России, где я стал пятым: "Так карьеру не заканчивают". Абсолютно с ней согласен. Не хочу прожить остаток жизни с мыслью, что эта ситуация меня сломала. Думаете, самое сложное в фигурном катании сидеть в "кисс-энд-край" после того, как проиграл одному, другому, пятому, десятому? Нет. Самое сложное встать на следующий день с кровати и заставить себя снова идти на каток. Как в боксе: тебя нокаутировали, а ты встаешь и продолжаешь биться. Принять решение закончить со спортом значительно проще.
– Не лукавите? Допустим, закончили. И чем стали бы заниматься?
– Самое банальное, что приходит в голову – идти зарабатывать деньги подкатками.
– Это хороший заработок?
– Мне кажется, неплохой. Хотя бы на тот период, пока не определишься с дальнейшей профессией. Чтобы не задумываться о том, где брать деньги на бензин. Не исключаю к тому же, что захочу пойти учиться.
– Другими словами, страха перед уходом из спорта у вас нет?
– Этот страх есть у всех, кто бы чего не говорил по этому поводу. В спорте для начала очень сильно привыкаешь к тому, что не нужно думать: все налажено, есть четкое расписание, календарь. Хотя организационные вопросы никогда не являлись для меня проблемой. Наоборот нравилось составлять отпускные планы самостоятельно: искать маршруты, билеты, договариваться насчет проживания и так далее. Да и в целом мне кажется, что я не настолько ограниченный человек, чтобы потеряться в послеспортивной жизни. Во всяком случае я в это верю.
Что касается фигурного катания, возможно, я не слишком адекватно оцениваю себя, полагая что еще могу чего-то добиться в спорте. Но опять же, почему не попробовать? Чем я рискую в 28 лет? Лучше буду жалеть о том, что сделал, нежели сокрушаться по поводу несделанного. По крайней мере мне не будет обидно сидеть в "кисс-энд-край", если пойму, что сделал все, на что был способен. Такие вещи ведь каждый спортсмен в глубине души очень хорошо чувствует.
Инну Германовну, когда она дала согласие со мной работать, я спросил прямо: видит ли она смысл в этой работе, могу ли я на ее взгляд показать на льду что-то новое? Она ответила утвердительно. После первых тренировок даже сказала: мол, ты, Серега, и раньше был классным, но мы попробуем сделать еще лучше.
– А если бы ответ оказался противоположным? Вы были готовы его услышать?
– Мне уже говорили в лицо, что как фигурист я давно кончился. И тем не менее я продолжаю кататься. А к подобным высказываниям отношусь просто: у каждого человека должно быть право на свое мнение, но я не обязан это мнение разделять.


Показательное выступление Сергея ВОРОНОВА на чемпионате России-2016. Фото Ксения НУРТДИНОВА
– Знаю, что в плане тренировочных нагрузок Гончаренко – очень жесткий тренер.
– Жесткий, это правда. С очень сильным характером. Это я успел почувствовать очень хорошо, но меня это не пугает. Тренируемся мы действительно много: и в легкоатлетическом манеже, и в зале, и хореография очень сильная. Хорошая тренировочная муштра, другими словами. Мне даже комплименты стали делать: мол, ты так похудел, подтянулся. Я еще у Тутберидзе понял, что результат в моем случае может дать только дисциплина и ничего больше. Это в юности какие-то вещи можно компенсировать энергией, талантом. А с возрастом все это перестает работать. Поэтому я сейчас отношусь к собственному организму как к машине: проснулся, завел, двигатель прогрел, заправился – и вперед.
К тому же тренировки дают мне драйв, удовольствие. Когда катаешься с 15-16-летними спортсменами, то и сам чувствуешь себя таким же молодым и полным сил. Нет ощущения грани, предела собственных возможностей. Не говоря уже о том, что каждый день я узнаю что-то новое, начинаю интересоваться тем, чем уже, как правило, не интересуются люди моего поколения. Иногда даже думаю, что буду неплохим папашкой, когда обзаведусь семьей. Могу и резиновый браслет сплести, и компьютерную игру объяснить.

– Ревности к тренеру со стороны ее основной ученицы Елены Радионовой вы не почувствовали?
– Вроде бы нет. Я, разумеется, спросил Гончаренко, как может отнестись к моему появлению в группе Лена, и получил ответ, что с этим нет никаких проблем. Для меня неважно, кто катается рядом и что обо мне думает. Свое место я зарабатываю своим собственным трудом.
– Задачи на следующий сезон вы уже обрисовывали? К чему стремиться, что учить, в каком ключе ставить программы?
– Пока немного рано говорить о какой-то конкретике. Я полностью отдаю себе отчет в том, что "сделать меня лучше" означает еще сильнее зажать меня в плане тренировок, режима и дисциплины. Я готов к этому. К сожалению у нас было слишком мало времени, чтобы что-то изменить до моего выступления в командном чемпионате мира, но мы уже тогда начали много работать над скольжением с Сергеем Вербило. Я никогда раньше не катал столько "макетов". Грубо говоря, меня начали учить кататься заново.
– Разве в прежней группе вы не катали макеты программ?
– Мы катали программы целиком, со всеми прыжками. А это разные вещи. Макет – прежде всего катание, а не прыжки. Соответственно совершенно иначе делается "раскатка". Когда я первый раз ее провел, реально возникло ощущение, что прокатал три произвольных программы подряд – был весь мокрый. Раньше я не придавал такого внимания тем же вращениям. Сейчас же понимаю, что каждый элемент – это либо плюс в копилку, либо минус. Поэтому мы уделяем столько внимания вращениям, реберности, правильности этих ребер. Очень жалею, кстати, что в то время, когда я начинал заниматься фигурным катанием, было совершенно не принято катать "школу". Это – колоссальное упущение. Все-таки для фигуриста главное – хорошо стоять на коньках. Если тебе дано прыгать, ты так или иначе все равно будешь прыгать. А вот правильно стоять на коньках ты должен учиться сам.


Сергей Воронов выбрал Николая МОРОЗОВА в качестве хореографа. Фото Федор УСПЕНСКИЙ, "СЭ"

– Кто будет заниматься постановкой ваших новых программ?
– Как минимум одной из них – Николай Морозов.
– Неожиданно.
– Знаете, когда в 2013-м я принял решение уйти из группы Морозова и пришел к тренеру прощаться, он мне сказал: "Серег, жизнь длинная, и портить отношения только потому, что ты решил от меня уйти, просто глупо". Я только потом понял, насколько он был прав. Я до сих пор в любой момент могу банально позвонить Николаю и посоветоваться с ним по любому вопросу. Он, считаю, дал мне очень многое – свое понимание катания, музыки. Поэтому я так ценю возможность поработать с ним еще – как с постановщиком.
– Как вы в целом оцениваете все то, что происходит сейчас в мужском одиночном катании?
– Я, конечно же, не слепой, и шор, как у лошади, у меня нет. В том смысле, что прекрасно вижу, как быстро все усложняется и как прогрессируют конкуренты. Но сосредоточен я исключительно на себе. Хорошо помню, кстати, как во взрослые танцы пришли из юниоров Габриэле Пападакис и Гийом Сизерон. Они мало того что не знали толком никого из лидеров, но и не стремились это знать. Это было по-настоящему круто: всепоглощающая концентрация на себе и как следствие – уникальный результат.

– Согласитесь, не так просто полностью концентрироваться на себе будучи одиночником, когда вокруг постоянно происходят какие-то "знаковые" события: постоянно увеличивается количество и арсенал четверных прыжков, непрерывно растут рекордные результаты...
– Соглашусь. На этапе "Гран-при" в Пекине я и сам был достаточно сильно впечатлен появлением в числе сильнейших китайского мальчика Бояна Цзиня с его четверным лутцем. Точнее, не самим лутцем, а тем, что парень до такой степени одарен от природы, что может прыгнуть все, что угодно. Но что теперь? Сесть в уголке раздевалки, сложить руки и скорбеть, что я так не умею?
– Вопрос лишь в том, насколько велик ваш внутренний резерв для технического прогресса. Вы его ощущаете?
– Ужасно жалею на самом деле, что в конце олимпийского года не стал учить четверной риттбергер – были такие мысли. Но поскольку меня в этом начинании никто в группе не поддержал, намерения сошли на "нет". С Гончаренко я уже разговаривал об этом и думаю, нам определенно стоит попробовать выучить второй четверной прыжок. Мне это интересно, и не скажу, что круче: прыгать четверной лутц, как это делает в свои 19 лет Боян Цзинь, или выучить новый прыжок когда тебе 28. Главное для меня сейчас заключается в том, что я очень хочу работать. Хочу выходить на лед и показывать эту работу. А сравнивать – это к тем девяти, что сидят вдоль борта.